Русская Община

Прежде, чем говорить о значении общины в менталитете русских, необходимо определить, чем была институционально община в русской жизни. Если сделать это — отпадут вопросы о колхозе, как якобы приемнике крестьянской общины, и о формах и условиях возможного восстановления общинного начала в наше время.
 

Я начну с сопоставления общины с колхозом, для того, чтобы прежде всего объяснить, чем община не является и таким образом “очистить” ее суть. Очевидно, почему возникает соблазн сравнивать колхоз с общиной. Это — коллективный, неиндивидуальный характер труда и собственности. Почему-то общепринято считать, что именно так было в крестьянской общине.
Что касается собственности, это определенно неверно. Существовала ли в действительности какая-либо общинная собственность? Любой хозяйственный инвентарь, всевозможные сельскохозяйственные животные всегда находились в индивидуальном владении. В одной из полемических статей конца XIX века в качестве примера крайнего абсурда приводилась идея обобществления коров. Из литературы мы все помним сцены, как крестьяне с плачем расставались со своей скотинкой, как навещали своих буренок в колхозном стаде. В обобществлении скота не было ничего естественного, в сознании крестьян это было однозначное насилие. Аргументы, что перед этим крестьяне в двадцатые годы успели вкусить радость “свободного труда и частной собственности” лишены всякого смысла. Все источники, касающиеся жизни крестьян двадцатых годов единогласно свидетельствуют — это было время расцвета общины. Общины как общественно-хозяйственного организма (из дальнейшего станет ясно, почему я делаю такую оговорку).
В общине не было коллективного труда, точнее он был в качестве исключения. Это прежде всего работы на общественное благо — ремонт мостов, прокладка дорог — но так было во всем мире. Далее, это работы выполняемые в пользу слабых членов общины: погорельцев, вдов и т.п. — “помочи”. Я полагаю, что в той или иной форме такой вид работ существовал у крестьян всего мира. Так как кроме русской общины я специальным образом изучала только крестьянскую общину у армян, то возможности сравнения у меня ограниченные. В Армении мы встречаем абсолютный аналог “помочей” и это слово имеет буквальный перевод на армянский — “пахара’ ”. Существовали еще определенные виды работ, которые по традиции совершались всем обществом (их перечень индивидуален для каждой конкретной местности). Общинники работали один день в пользу одного, второй в пользу другого, потом в пользу третьего и т.д. Наверное, так было веселее. Участие в таких работах (равно как и в помочах) было абсолютно добровольным. Другое дело, что если помогли тебе, то ты обязан помогать своим помощникам. Но никакого принуждения не существовало. Каждый конкретный крестьянин мог не участвовать в этой “игре”.
Существовал еще один момент в организации крестьянского труда, который мог создавать иллюзию коллективности. Обычно крестьяне всем “миром” решали, когда им начинать сев, покос, жатву. Поэтому чаще всего в поле выходили все вместе (хотя механизмов принуждения опять же не было), но работал при этом каждый на своем участке земли и на себя. Этот обычай был естественен, если учесть что каждому этапу сельскохозяйственных работ предшествовал молебен о его благополучном совершении. Кроме того, существовали различные обычаи, связанные с теми или иными видами работ. На покос, например, девушки отправлялись в лучших своих нарядах и период этот был чем-то вроде смотра невест. Но сено косил каждый для своих коров и по обычному праву никто не мог взять даже малость из чужого стога. В чрезвычайных ситуациях на месте взятого сена оставляли деньги. Все это очень далеко отстоит от пресловутых трудодней и рабского труда колхозников. Прежде всего потому, что в колхозах человек работал не в свою пользу, а во-вторых, это может быть еще более значимо, потому, что все, что касалось регламентации труда, решалось распоряжением из-вне — из района, из области, а не самими участниками работ. Именно этого в общине не могло быть принципиально. Никто не имел права что-либо диктовать общине. Иначе — бунт.
Вопрос о земле сложнее. Земля при советской власти была государственной собственностью, а не собственностью колхозов. Один колхоз не мог продать ее другому по своей инициативе (община при определенных условиях могла и это делалось относительно часто). После пережитого откровенного насилия колхозники никаких иллюзий по поводу кому принадлежит земля не питали (в деревнях народ понимал, что происходит в стране значительно больше и трезвее, чем в городах).
Земля с юридической точки зрения не была и собственностью общины. Община проживала либо на государственных землях, либо на монастырских, либо на частнособственнических (помещичьих). Но в те времена по поводу собственности на землю иллюзий было хоть отбавляй. Чаще всего крестьяне пребывали в уверенности, что земля принадлежит общине. Даже если это были крепостные крестьяне. Они говорили: “Мы помещичьи, а земля наша.”
Символом принадлежности земли общине был передельный механизм. Символом — потому что передел был зримым, ощутимым выражением того, кто был реальным хозяином земли: не государство, не помещик, ни индивидуальный крестьянин, а община как социальная институция. Пусть это был самообман, но он, благодаря регулярности переделов все прочнее и прочнее закреплялся в крестьянском сознании. Не потому ли крестьяне так мечтали об общерусском переделе, что хотели почувствовать, что Россия принадлежит им?
Итак, землю раз в несколько лет переделивали между членами общины. Ничто иное под передел не подпадало, в качестве общинной собственности воспринималась только земля. Чем крепче, сильнее была община, тем более регулярными были переделы. А вот их конкретная организация была самой разнообразной. Передел воплощал представления крестьян каждой конкретной местности о справедливости и форма реализации справедливости могла быть разной. Землю делили по числу трудоспособных членов семьи, по числу взрослых членов семьи, по числу едоков и т.п. Вплоть до конца 20 - х годов, когда переделы практически везде стали регулярными и проводились чуть ли не ежегодно, наблюдалась тенденция к все большей уравнительности, то есть к дележу земли “по едокам”. (Кстати надо полагать, что и у других народов, знакомых с передельным механизмом, постепенно возрастала потребность совершенствовать его с точки зрения справедливости. Пример об армянских крестьянах. Среди них была распространена довольно сложная система переделов земли, называвшаяся ампа-чаречной. Попытка в начале века введения в Армении частной собственности на землю окончилась такой же неудачей, как и в среде русских крестьян. Даже если крестьяне, казалось, признавали, что земля у них в частной собственности, то через год об этом как будто вовсе забывалось, и земля пускалась в передел. А вот занесенная из центральной России форма подушенных переделов (“по едокам”), быстро распространилась.)
Но в конечном счете в осуществлении передельного механизма определяющей была реальная потребность крестьян в земле. В тех местностях, где земельный дефицит отсутствовал, переделов не было. Там, где он со временем усиливался, передельный механизм вступал в свои законные права постепенно, по мере потребности в нем, обусловленной специфическим чувством справедливости. Последнее было самым главным стимулом. Крестьяне из центральной России переселялись в Сибирь и необходимость передела земли отпадала — ее было достаточно всем. Плотность населения увеличивалась, в передел поступали пустующие земли, увеличивалась еще — все земельные ресурсы общины.
Из того, что сказано выше, следует вывод: община была субъектом справедливости, а значит — субъектом права, и при том субъектом абсолютно автономным. Она сама устанавливала свои “правила игры”. Каковы эти правила, в частности, и какова мера коллективизма в жизни общины, в некотором смысле второстепенно. Главное — это то, что община всегда автономный самоуправляющийся организм, которые многие историки сопоставляли с мини-государством. Установление порядка распределение земельных ресурсов, определение принципа передела было фактически реализацией суверенитета этого крошечного “государства”. Центральным в общинном сознании является то, что источником порядка землепользования, трудового уклада и права вообще (семейного, имущественного и даже уголовного) является община.