Русская Община

Среди защитников Ленинграда был кубанский казак Иван Федорович Турчин.

Сейчас ветерану 92 года. Он уже не сразу может вспомнить номера и наименования частей, бригад и армий, в составе которых ему пришлось воевать, но те бои, переправу через Неву, и хотел бы забыть, но не может. Сегодня, 27 января — день снятия блокады Ленинграда.

Завтра была война

В Ленинград Ивана Турчина судьба забросила за год до войны: его призвали на срочную службу в армию. Часть, где он служил, стояла на Черной речке. До центра города было рукой подать. Года Ивану хватило, чтобы влюбиться в этот город: использовал любую возможность, чтобы побродить по его историческим местам.

22 июня 1941-го все было, как обычно. Правда, всех подняли на утреннюю пробежку, хотя по воскресеньям обычно давали отдохнуть.

– По сигналу тревоги в считанные минуты собрались и погрузились в грузовики. К этому времени нам выдали сапоги, винтовки, сухпайки, – вспоминает Иван Федорович. – Все решили, что едем на учения.

Их повезли по Выборгскому шоссе и доставили на большую поляну недалеко от лесной дороги.

– Тут-то нам и объявили, что Гитлер идет на нас, и мы должны защищать Родину. Слова командира прозвучали, как гром среди ясного неба, – продолжает Иван Федорович, – как-то не вязалась красота лесной опушки с тем, что он говорил... Но мало-помалу смысл его слов проникал в сердце. Хорошо помню, как подумал тогда, что непременно должен вернуться домой.

Пока солдаты готовили оборонительный рубеж, из Ленинграда по направлению к Выборгу то и дело двигались танки, мотоциклисты, обозы с продовольствием. Из Выборга же – только машины с красными крестами. Война началась...

Переправа

В сентябре фашисты захватили Шлиссельбург и широким фронтом вышли к Неве, к Ладоге. Вокруг Ленинграда замкнулось кольцо блокады с суши. Немецкие бомбардировщики совершали налеты на город, и с наступлением вечера зарево пожаров над Ленинградом становилось все виднее.

Было решено высадить десант на левый берег реки. В форсировании Невы принимал участие и красноармеец Турчин. 115-я дивизия совместно с подразделениями 4-й бригады морской пехоты должна была захватить плацдарм на другом рубеже Невы, чтобы начать наступление.

Конечно, форсировать Неву под сильным огнем противника, наступать через болота и леса — задача чрезвычайно тяжелая. Но другого выхода не было, этого требовала боевая обстановка.

– Из переправочных средств у нас были только собранные со всего правобережья рыбацкие лодки. Еще из города нам доставили небольшое количество прогулочных лодок. Из подручного материала сделали несколько паромов-плотов. Весь этот «флот» сосредоточили в укрытии.
Ночью на левый берег Невы переправился первый батальон. Фашисты вначале не заметили этого, но, когда передовое подразделение достигло левого берега и вступило в бой, противник сразу же открыл по переправе огонь из всех видов оружия.

– Не поверите, – вспоминает Турчин, – вода от крови розовая была и, казалось, кипела. Жутко колошматили нас вместе с морячками – морскими пехотинцами. Подпустят к берегу лодку с пятью бойцами, а потом гранатами забрасывают. Много людей погибло тогда. Многие в плен попали.

Сам Иван Федорович и еще четыре бойца, по приказу ротного, старшего лейтенанта Кравченко, переправлялись последними из своей роты. На середине реки лодку накрыла пулеметная очередь. Кого-то убило, кого-то ранило. Зацепило и его. («Так, царапина», – ответил на мой вопрос о характере ранения Иван Федорович).

Он сумел выплыть. Вместе с оставшимися в живых товарищами пошел в наступление, не обращая внимания на рану.

Сделать перевязку удалось только после того, как закрепились на пятачке. Но было уже поздно. Из-за этой «царапины» началось заражение, голова опухла так, что Турчин стал терять зрение, и его отправили в госпиталь. Сначала в полевой, затем – на Васильевский остров, в Ленинград.

Привычка к смерти

– Я не узнавал города, его некогда прекрасных площадей и дворцов. На перекрестках дыбились надолбы, окна первых этажей зияли амбразурами для стрельбы из пулеметов и пушек, в небе неподвижно зависли аэростаты, Немец морил голодом и бомбил город страшно.

В госпитале к некоторым раненым прикрепляли санитарок, которые при бомбежке помогали им спускаться в бомбоубежище. Турчин от такой помощи отказался, считая постыдной ситуацию, когда слабая женщина из последних сил тащит за собой здорового, хоть и с перевязанной головой, мужика, подвергая свою жизнь опасности. От голода медперсонал госпиталя, в буквальном смысле, с трудом передвигал ноги. И откуда брались силы у этих ангелов в белых халатах? Для Ивана Федоровича это и по прошествии семидесяти лет остается загадкой.

Для меня же после долгого разговора со старым солдатом непостижимым осталось его отношение и к жизни, и к смерти. На войне он не боялся погибнуть ни от немецкой пули на поле боя, ни под бомбежкой в госпитале...

– Мы быстро привыкали к смерти, к ее постоянному присутствию. После переправы я вообще потерял чувство страха перед «старухой с косой». Не знаю, откуда взялось это почти физическое ощущение того, что я непременно выживу, но я иногда даже куражился – лез на рожон, когда и не надо было лезть. Героем-то я никогда не был, но и за спины друзей не прятался. С детства знал, Кто береженого бережет…

Как-то раз один боевой товарищ, с которым он подружился, несмотря на значительную разницу в возрасте, предложил ему выбрать подходящий случай и сдаться в плен немцам. «Здесь, – горячо доказывал ему он, – мы или с голода помрем, или в болоте утопнем, или от пули погибнем, а в плену, быть может, выживем».

Иван тогда оторопел от неожиданности, но ответил как и подобает настоящему казаку:

– Как же я отцу своему в глаза посмотрю, когда живой и сытый домой возвернусь? Ты как хочешь, а у нас, казаков, так не принято. Лучше умру.

Кстати, отец Ивана, Федор Герасимович, казак, бывший белый офицер, воевал в Великую Отечественную где-то на 1-м Украинском фронте. Во время очередного боя он попадет под пулеметную очередь. Две пули выйдут через лопатки навылет. Остальные извлечет опытный хирург. Но домой старый вояка-казак вернется, хотя и инвалидом.

А вот другая история, поведанная мне Иваном Федоровичем.

– Как-то в январе с утра принялись мы выбивать немца с насиженного места. Били-били и «сорвали» только к ночи. Потом в землянке, где были все свои, тихонько обсуждали последствия недавнего боя. Один боец, хороший такой мужик, высказался в том смысле, что трудно будет нам победить немца: у него и разведка получше налажена, и вооружения побольше будет, и подготовлены они к войне покрепче нашего. Вон, мол, какие землянки у них – в пять метров глубиной, обшиты дюралем, да еще и настил сверху… Утром забрали нашего красноармейца особисты. С месяц его, бедного, мучили, а потом привезли к нам. Заставили самого вырыть себе могилу. Поставили на колени, приставили к затылку пистолет и, зачитав приговор, застрелили, как провокатора.

Хорошего человека, настоящего солдата и – как провокатора! Родина, мол, так распорядилась…

Вот такой несправедливой, но вместе с тем и позорной смерти, он, тогда еще совсем молодой красноармеец, боялся пуще всего.

Обмороженных не брать…

Скоро Турчина перевели в батальон для выздоравливающих. Со столовой в палату на второй этаж он поднимался с трудом, делая по пути две-три остановки. Тем не менее, постоянно просился на фронт, не желая отсиживаться в тылу на больничных харчах. Наконец этот день настал.

– Выдали мне бушлат ремесленного училища, зековскую шапку и обувь на размер меньше положенного. Я ноги даже с летними портянками еле-еле в них втискивал,– усмехается Иван Федорович. – Попытался было возмутиться, но снабженец, гадкий такой мужичонка, пригрозил, что скажет, кому следует, что я не хочу Родину защищать.

Впоследствии этот факт сыграет самую неожиданную роль в его жизни, а пока в расположение части Турчину предстояло пешком пройти километров 30 по «дороге жизни», а потом еще 20-25, чтобы попасть на передовую.

И все это в суровых фронтовых условиях: доводилось застревать в болотах, спать, подложив под себя шинель, замерзать так, что останавливалось дыхание.

– Морозы стояли крепкие, и много наших бойцов замерзло в то время. Продвигаемся по тропинке гуськом друг за другом, и кто-то вдруг потихоньку так – в снег оседает. Глаза серые-серые. Холодные. И становится он равнодушным ко всему: замерзает. У нас не было сил тащить их на себе: сами еле ноги передвигали. Так и шли среди этих живых замерзающих столбов.

Иван Федорович прикрывает глаза рукой и на минуту замолкает. Я не беспокою его, пытаясь представить нарисованную им страшную картину. Все человеческое во мне негодует: как же так, свои ведь!

– А вы говорите – смерть, – Иван Федорович резко машет рукой, – она с нами в то время рядом шла. Говорят, приказ такой был: в госпиталь обмороженных не брать – слишком много их было, – словно отвечая на незаданный мною вопрос и в то же время как бы оправдываясь перед самим собой, добавляет он. – А ведь и я мог остаться среди замерзших, если б не сапоги...

В бинтах по снегу

Турчин получил еще одно легкое ранение: чиркнуло осколком по груди (берегла судьба молодого казака!). Несколько дней отдыха, и можно было бы вернуться в строй. Но опытный санитар настоял на том, чтобы его отправили в госпиталь.

– Ты еще совсем молодой. На ноги свои посмотри. Еще неделя, и ты просто не сможешь ходить из-за обморожения, – внушал он ему.

И, правда, в полевом госпитале рану обработали, перевязали. Но, когда разрезали сапоги (к тому времени он уже не мог снимать обувь с распухших ног) и увидели почерневшие ноги, волдыри с хлопьями обвисшей кожи – его сразу же отправили в госпиталь, в Вологду.

– Тогда это и спасло меня, - уверен старый казак, — долго я еще по снегу ходил прямо в бинтах и в санитарном поезде, и в госпитале.

Рассказывая о боях под Нарвой, Иван Турчин вспоминает, как бойцы, расположившись на болоте, ходили по вымощенному досками настилу. В сторону нельзя было ступить и шагу – пропадешь в болоте. Попробуй привыкнуть к такому житью-бытью, а ведь еще и воевать нужно было.

– В этом были свои плюсы, - замечает мой собеседник, – немцы обстреливали нас нещадно, стремясь разгромить нашу деревянную дорогу. Зачастую их снаряды (весом 36 килограммов) падали в болото и не взрывались. Так родное болото защищало своих.

Подлечившись в госпитале, он снова вернулся на Ленинградский фронт. И стал не только защитником, но и участником прорыва блокады.

О тех временах Ивану Федоровичу напоминают две медали: «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда». Позже к ним прибавятся медаль «За Победу над Германией 1941–1945 гг.» и десяток благодарностей, подписанных лично Верховным Главнокомандующим И.В. Сталиным.

Победа застала Турчина под немецким городом Бранденбургом, а война для него закончилась только 29 мая 1946 г. в Венгрии. Еще целый месяц солдаты добирались до Ленинграда. Ехали только ночью. Днем –обстреливали бандеровцы.

Когда он вернулся домой, ему предложили работать в милиции.

А город-герой Ленинград для кубанского казака, фронтовика, ветерана МВД Ивана Турчина стал вторым, после милой сердцу станицы Платнировской, родным городом, вошедшим в его судьбу и оставшимся в ней.

Ирина Зиновьева

По материалам stoletie.ru