Николай Случевский, правнук Петра Столыпина, о новой волне подъема села.
В декабре в рамках празднования 150-летнего юбилея со дня рождения Петра Столыпина у Белого дома откроют памятник министру-реформатору, назовут его именем Московский городской институт управления, столичную улицу и один военный корабль — какой именно, пока не решили.
Тем временем прямой потомок Столыпина, его правнук по материнской линии, американский гражданин и бизнесмен Николай Случевский считает, что лучшим памятником прадеду будет воплощение в жизнь его идей по «подкреплению низов» — чем он и собирается заняться лично. В отличие от Столыпина, который планировал обновить русское село за 20 лет «покоя внешнего и внутреннего», правнуку, по его собственным расчетам, понадобится на это вдвое меньше времени.
Господин из Сан-Франциско
Николай Владимирович Случевский родился 18 ноября 1953 года в Сан-Франциско. Окончил Калифорнийский университет в Беркли, получив степень бакалавра по специальности инженер-электрик.
Президент НП «Столыпинский центр регионального развития». Член попечительского совета Международного Пушкинского лицея, член правления Международного совета российских соотечественников (Москва) и Global Society Institute Inc. (Сан-Франциско), который занимается социально-экономическими проблемами США и России.
Бабушкой Николая Случевского была старшая дочь Столыпина — Мария Петровна. После революции она с мужем, Борисом Ивановичем фон Бок, жила в Литве. В 1936 году семья вместе с дочерью Екатериной (будущей матерью Николая) отправилась в гости к брату мужа в Японию. Вернуться обратно спустя три года они уже не смогли — из-за только что подписанного пакта Молотова–Риббентропа. Поселились в Польше, где Екатерина вышла замуж первый раз. В 1945 году ее муж скончался, а семья была вынуждена бежать в Австрию. Здесь Екатерина вышла замуж второй раз — за Владимира, внука поэта Константина Случевского. Владимир Случевский с матерью уехал из России в 1918 году, после расстрела отца. Владимир учился в кадетском корпусе в Сербии, во время второй мировой войны жил в Австрии, где и познакомился с будущей женой. В 1948 году семья попала в лагерь для перемещенных лиц в Мюнхене. В этом же году Случевские эмигрировали в Америку, в Сан-Франциско, где позже родился Николай.
— Государство отмечает юбилей с размахом. Вы имеете отношение к празднику?
— Ни малейшего. Меня никто не приглашал, а я обычно не сую нос туда, куда не просят. Как отношусь к тому, что нынешняя власть опять вспомнила о Столыпине? С одной стороны, мне это приятно, с другой — не нравится, потому что имя прадеда используют в качестве державного символа. А он был конкретный человек, который достигал реальных результатов. В России сегодня символы производят в большом количестве, но они не в состоянии заменить национальное самосознание. Нам нужны конкретные люди и результаты, которых можно добиться с помощью реальных механизмов.
— Вы говорите «у нас в России», «нам здесь»... Между тем регулярно бывать в нашей стране вы стали всего около года назад. Большая часть вашей жизни связана с США.
— Гражданство у меня американское. Россия — историческая родина, и я к этому очень серьезно отношусь. Я вырос в русской среде: дома разговаривали по-русски, я посещал школу при православном храме в Сан-Франциско. Потом почти на 20 лет полностью погрузился в американскую среду: окончил университет Беркли по специальности инженер-электрик, 12 лет работал для военной промышленности. Жил в Кремниевой долине и в Санта-Барбаре — забавно, что это место в России знают все, до последнего человека. Потом постепенно начал все больше общаться по-русски, и многое, почти позабытое, вернулось. За последний год я провел в России примерно десять месяцев.
— Значит, до недавнего времени российские реалии вас мало интересовали. Как случилось, что вы вдруг взялись за глобальный проект по развитию русской деревни?
— Первый раз я приехал в Россию в 1994 году по делам бизнеса. Бывал и в Санкт-Петербурге, и в Москве, но постоянно жил в Алма-Ате. Тогда мы создали инвестиционный фонд, который проработал всего полтора года и по ряду причин закрылся. Потом я вернулся в Америку, где создал свою фирму цифровой картографии. Очень интересная была работа — кстати, некоторые наработки мы будем использовать сейчас для развития геоинформационного пространства. Постоянно начал приезжать в Россию начиная с 2002 года — совершенно случайно в Питере нашлись родственники по линии Случевских. Я не знал, что они существуют. Мы очень сблизились, и я стал приезжать на ежегодный съезд Случевских, Карастовец и Заремба — это все родственные семьи, ведущие свою родословную примерно с XII века, с Западной Украины. Потом познакомился с Михаилом Маргеловым из Совета Федерации, с ним мы тоже подружились, обсуждали самые разные темы. Так постепенно меня заинтересовала тема российского села.
А три года назад я познакомился со Светланой Мельниковой — она занимается восстановлением сельских храмов. Мы поехали в Бежецкий район Тверской области, в село Еськи. Там потрясающий храм, а вокруг ничего. Прекрасная природа, две сотни избушек, заросших борщевиком, примерно 40 человек пенсионеров. И колодец. Это, напомню, два часа от Москвы. То есть буквально пару часов на машине — и ты в XIX веке. Я посмотрел на то, чем Светлана занимается, как собирает деньги. Это очень тяжело. При этом она не решает никакой системной задачи, кроме как законсервировать храм, залатать крышу, чтобы не текло. Дескать, потом, бог даст, кто-нибудь когда-нибудь что-нибудь сделает. Мы все в России всё так делаем. Не стелем новые дороги, а заделываем ямки.
— Ямочный ремонт называется.
— Да? Не знал этого выражения. Вот-вот, у нас кругом ямочный ремонт. При этом я уверен, что бюджет выделяется на всю дорогу, а не на одну ямку. Мне стало ясно, что восстановить такое село, как Еськи, можно, но почему только его? Это должно стать комплексной задачей. Надо смотреть, какие механизмы сработают, какие структуры и рычаги нужно задействовать. И тут меня просто «стукнуло» — это же столыпинская реформа! Я стал смотреть, почему никто этим не занимается. Очень быстро стало понятно: если ты занят только получением прибыли от нефти, тебе наплевать на село. Начал думать системно — я же инженер. И оказалось то, что задумывал Столыпин, вполне применимо сегодня. Просто нужны другие рычаги, другие пути. Рыночные, а не политические. Конечно, дорога длинная. Но, думаю, в течение 4–5 месяцев мы будем готовы начать этот путь.
— Столыпин, реформируя Россию, хотел создать класс мелких сельских собственников, который бы стал опорой государства, порядка и стабильности. Чего хотите вы — спустя сто лет?
— Столыпин считал своей миссией спасение исторического наследия страны. Это планировалось осуществить с помощью семи разных реформ. Самая знаменитая, о которой все знают, — аграрная. Но самая важная — реформа правового пространства. Об этом многие забывают, хотя без нее все другие реформы не пошли бы. Вся его деятельность была направлена на реализацию творческого потенциала российского населения. Подчеркну: мы хотим продолжить его идеи, а не реформы — последнее слово, на мой вкус, имеет политический оттенок и мне не нравится.
— Звучит очень современно. Сто лет назад, кажется, не оперировали такими понятиями.
— Столыпин оперировал. Хотя и не дословно — тогда говорили не «реализация творческого потенциала», а «подкрепление низов». Это у нас дома звучало часто, я помню. И у прадеда, если почитать его письма, эта формулировка постоянно упоминалась. Для него это была основа. Тогда в России 80% населения были крестьяне (сейчас их, кстати, всего 26%), вроде бы освобожденные от крепостничества в 1861 году. Столыпин как прагматик понимал, что без механизмов реализации свобода — пустой звук. Он был в этом смысле очень прогрессивен. Несмотря на то что был убежденным монархистом, считал, что в стране все выстроено излишне иерархично. Прадед был уверен, что государство обязано создать условия для этой самой реализации творческого потенциала, а потом убраться вон — пусть люди сами себя реализуют. Не следить за ними постоянно, не направлять, не быть макроменеджером. Это достаточно продвинутая теория, учитывая эпоху, в которой он жил.
— Как бы вы сформулировали собственную цель?
— Создание среднего класса в регионах с помощью развития крестьянских фермерских хозяйств. Четыре года назад мы зарегистрировали Столыпинский центр регионального развития, который будет работать в двух направлениях. Первое — общественная работа, второе — инвестиционная деятельность. Иначе нельзя. Я это понял после того, как несколько лет пытался получить поддержку на федеральном уровне — без всякого успеха. Это была своего рода исследовательская работа — надо было пройти все «минные поля», постучать во все двери. Меня охотно принимали, выслушивали, и на этом все заканчивалось. Думаете, хоть кто-нибудь дал деньги на «социальное развитие»?
— Думаю, очереди желающих не было.
— К сожалению, да. После чего я понял, что нужно создавать инвестиционный фонд.
— То есть теперь вы надеетесь убедить инвесторов, что они должны вложиться в сельское хозяйство в России?
— С деньгами проблем нет — миллиарды долларов те же русские инвесторы готовы вложить в сельхозпроизводство в России. Но для этого нет механизма.
— Как выглядит ваш механизм — вы собираетесь инвестировать в фермеров?
— Не в самих фермеров, а в инфраструктуру, которая нужна фермерам для повышения производительности труда и доступа на рынки сбыта. Это логистические центры, переработка — все что понадобится. Сейчас вся эта система разрушена настолько, что иногда задаешься вопросом, не намеренно ли это сделано. Вы знаете, что Россия производит 32 млн тонн картошки, при этом 14 млн тонн гниет в поле. Почему-то об этом не говорят. Где русский лен?
— Я китайский знаю.
— Ну да. Но китайский лен очень низкого качества, а русские производили самый высококачественный лен в мире. Спрос на него огромный, причем не только для производства одежды, но и для индустриального использования. Сейчас лен выращивают всего на 10 тыс. гектаров в Вологодской области. В остальных регионах страны всю систему производства и сбыта льна разрушили на корню. Ее фактически нет. Отдельным фермерам работать невозможно. Мы думаем, как это восстановить. Надо создать полный круг производства, весь кластер. По крайней мере площадь земель, где выращивается лен, мы надеемся довести до 80 тыс. га — как это было в царское время. Мы сделаем ставку на уже работающих фермеров — выберем успешных людей, которые доказали свою способность заниматься сельским хозяйством, и сделаем их еще более успешными. Нужно создать консультационные службы для фермеров — в Штатах это называется farm extention service: когда фермер утром просыпается и у него на айфоне или айпаде информация от этой консультационной службы, базирующейся в университете. График на весь день: что надо делать, какое орошение, что собирать и т.д. Ничего сложного в этом нет.
— Для нас звучит диковато.
— Пока да. В России этой инфраструктуры просто нет. Нет электронной биржи для фермеров, нет социальной сети для фермеров. Значит, их надо создать.
— Почему вы уверены, что именно фермеры спасут Россию? Сейчас принято все укрупнять и индустриализировать, в том числе в сельском хозяйстве. Крупные агропромышленные комплексы вполне неплохо там себя чувствуют.
— Вот именно, что крупные. Все рассчитано на тех, кто имеет замкнутый цикл производства — от земли до консервной фабрики. И может заплатить огромную цену за «входной билет» на рынок. Если сравнивать с Америкой, то в России он намного дороже. Это просто недоступные для фермеров суммы, что, естественно, душит частные хозяйства. Бедный фермер остается сам по себе. Через нашу стратегию мы как раз и сможем объединить фермеров. С точки зрения рынка мы выглядим как крупный АПК, но механизм совершенно другой. Сейчас на Западе стремительно развивается сфера органического питания: фермерские продукты, экологическая еда и пр. И здесь есть люди, готовые платить немаленькие деньги за здоровый товар. Те же богатые москвичи, которые разъезжают на своих больших машинах, — они что, будут кормить свои семьи бракованным товаром? Нет, они тоже хотят хорошей, здоровой пищи для своих семей.
— Продвинутые фермеры обычно просто создают группу в социальных сетях, и клиенты едут к ним напрямую. Зачем им вы?
— Кто-то должен организовать эту схему, потому что если ты ограничен своим рынком сбыта, ты заложник. Это самое опасное для любого бизнесмена. Надо два, три, четыре выхода на рынок, тогда у тебя появится какая-то конкуренция. Сейчас у фермеров эта труба очень узкая — один рынок, да и тот очень маленький. Это опасно. Рынки имеют свойство расширяться — везде и всегда. В России будет то же самое, это естественный процесс. И мы как раз выстраиваем стратегию, которая поощряет это расширение. И надеемся на огромные доходы для наших инвестиций.
— В какие инструменты вы будете предлагать вкладывать средства и на какую прибыль для инвесторов рассчитываете?
— В России, к сожалению, единственный инструмент финансовых вложений в земельные участки — земельные ПИФы. Другого просто нет. Он примитивный, конечно, но достаточно разработанный. Мы надеемся этот инструментарий постепенно расширить. Но и с помощью ПИФов сможем привлечь иностранных инвесторов. Они не могут быть напрямую владельцами сельхозземель в России — только брать в долгосрочную аренду. А через расторгованные земли и паи мы имеем право привлечь иностранные деньги. Мы сейчас не целимся на иностранные деньги, главным образом на российские. Но на всякий случай надо иметь эту возможность. Что касается прибыли, то самый консервативный сценарий предусматривает от 8 до 15% годовых. А есть отрасли, где она может доходить и до 100%. Но попробуй скажи об этом западным инвесторам — они просто не поверят и ни копейки тебе ни дадут.
— Вы упоминали о том, что 10% прибыли собираетесь тратить на благотворительность и социальные проекты вроде помощи пожилым людям. Это вам зачем?
— При регистрации фонда это будет записано в его уставе. И это крайне важно. Без развития социума ничего не получится. У меня инвестиционная стратегия очень рискованная. Если я пойду и буду строить элеватор вместе с каким-то фермером, то окружающая среда его просто сожрет. Зависть в России очень сильно развита. Значит, нам надо работать на уровне регионов. Как это делать? Мы же москвичи, и даже того хуже — москвичи из Калифорнии… Доверять нам сразу никто не будет. У нас разработана целая программа через тот самый Столыпинский центр по поддержке местных инициатив. Именно местных, а не придуманных нами. Это поможет поднять местное сообщество, чтобы люди верили в себя и свое будущее. Без этого ты ничего не сделаешь — построенные элеваторы будут гореть.
— Они могут гореть и по другой причине — если вы не сможете договориться с местными властями.
— Главная проблема здесь — легитимность принятия решений. Если на уровне первого лица она 100%, то на уровне муниципальном — 0%. А если у тебя нет легитимности принятия решений по всей цепочке, у тебя огромные проблемы. Один чиновник тебе скажет: «Я даю тебе полные права», а на следующем этапе другой заявит: «Я все отнимаю». И ты опять сидишь в болоте…
— Судя по вашему спокойствию, вы знаете, как не попасть в болото. Ваш главный рычаг — ваша родословная?
— Нет. Родословная — это вопрос репутации. То, что я называю «столыпинским флагом», пачкать никак нельзя. Работать в темных структурах мы не можем себе позволить. Но в то же время у меня есть доступ к административному ресурсу. Посмотрим, сработает или нет. Но без этого куда ты денешься в России? Нужны люди в разных органах власти, которые являются патриотами — без всякой иронии. Учитывая, что это слово порядком искажено. Такие есть везде. Мы говорим: «Все чиновники плохие», но это не так — во власти есть потрясающие люди. Сама система не очень работает, поощряя более коррумпированных чиновников, но не все такие. Нам очень важно найти самых надежных, которые видят горизонты хотя бы в три, пять, семь лет, а не живут только сегодняшним днем. Таких мало, но они есть. Много интересных разговоров было с региональными администрациями — мы уже имеем представление, с кем можно работать.
— Вы часом не про мэра Плеса говорите?
— И про него, Дмитрия Шевцова, в том числе. Он один из наиболее продвинутых. Все говорят «Конечно, ему легко, у него там Медведев живет». Простите, но это вопрос, что было раньше — курица или яйцо. Что, Медведев поехал ни с того ни с сего и поселился в Плесе? Не думаю.
— Столыпину сто лет назад не хватило времени на воплощение своей стратегии.
— Столыпин сказал: «Дайте мне 20 лет». С нашей стратегией, я уверен, судя по тому, как развиваются определенные отрасли в Америке (даже учитывая совершенно другой законодательный и правовой контекст), за десять лет мы сможем прилично поднять все хозяйство и сельхозпроизводство. Это не так уж сложно — не космические технологии все-таки. А памятник — что памятник? Если мы сделаем то, чего хотел Столыпин, это будет лучший ему памятник.
По материалам mn.ru