Мне скоро 90 лет, но я хочу жить, я люблю жизнь.

А.М. Вишневская

 

– У меня просьба к Вам вначале просто представиться. Анна Михайловна, как Ваша фамилия?

– Вишневская.

– Вы родом из России?

– Я родилась в Польше. Мои родители в 1912 году были взяты во время войны в Россию для работы. Работали они с принцессой Татьяной, она была шефом по сопровождению беженцев. Мои родители молодыми людьми работали там, познакомились, поженились.

– В каком году они встретились и поженились?

– Они выехали в 1912 году, но я родилась в Польше. Их потом возили по знаменитым местам в России.

В Сибири они жили с чувашами. Чуваши очень культурные, в комнатах у них во всех шлепанцы были. Они очень добрые люди, очень интересно живут. Мои родители всегда зимой рассказывали ночью, как они там жили, а мы слушали.

– А где именно в Сибири? Сибирь ведь большая. Какой город в Сибири? Не помните?

– Нет. Там были монастыри из камня. Построено все из камня -  и скамейки, и столы, и двери. И в этих монастырях двери были такие, что только монахи могли открыть и закрыть.

Мои родители много рассказывали про Сибирь, что там очень короткое лето, но успевали картошку выращивать. Радовались, что вот там столько-то картошки будет и хватит. Потом в 1918 году родители выехали из России, как раз в разгаре была революция. У моего отца на Полесье, в Белоруссии, тогда это была Польша, была земля, которая принадлежала ему. Они в Москве поженились с моей мамой. Моя мама из Польши. Они поженились, приехали на землю моего отца. Там у них был дом, их дом занимали евреи, и, слава Богу, потому что хоть кто-то жил, не опустошили дом.

– А как называлось это место? Где именно в Польше?

– Это Брест-Литовская область.

– Город какой, где Вы родились?

– В селе Ляликово родилась.

– Как прошло ваше детство? Вы говорили на польском языке?

– Нет, мама на белорусском языке говорила, папа немножко слабее на русском. Конечно, когда пошла в школу, на польском языке.

– А чем родители занимались ваши? Кто они по специальности были?

– Они были помещиками, землевладельцами. Но когда они уже приехали из России, они шили.

– Швейным делом занимались?

– Купили «Зингер», машинку немецкую. Агентами по продаже были евреи, с ними так хорошо было. Если там маленькая частица потерялась, испортилась или что-нибудь такое, они напишут куда нужно, и вам пришлют малюсенькую, малюсенькую часть для «Зингера». В то время купить машинку швейную «Зингер» было дорого. Мне нравилось, как мы жили.

– Да, тем болееона кормила, это было средство производства.

– Они развели кур, посеяли огород, земля у нас была. Они, живя в деревне, всем были нужны, особенно детям.

Там было 5 детей, их надо обшивать. Это мама и папа делали зимою. Зимой они зарабатывали для земли, работников. У нас летом было и по 20, и по 30 работников. И так мы жили. Я пошла в школу...

– В Польше?

– Да в Польше. Польша была свободная страна. Это хорошее, уютное государство было. За землю платили налог раз в год. Мы спали спокойно, и мы хорошо ели, у нас все было. Развели овец. Овец отдавали в стадо. Папа нанимал еврея одного, осенью, и глубокой осенью резал 10 овец. Представляете, щи были у нас каждый день с бараниной.

Все в бочку складывали, присаливали и на улицу, зима же. Зима такая же, как в России. Холодно. Погреба у нас не было, некому было выкопать, мой отец не для погребов как-то был. Масло, например, коровье, у нас держали в эмалированных, глиняных посудах. И очень вкусно все было.

– Семья большая была у Вас?

– Да. Я родилась в 1925-м, Василий родился перед Новым годом; Петр родился в Петров пост - завтра день Петра, а сегодня Петр родился. И мы все разные дети. Мы с дочками часто разговариваем, и дочки,  Валерия и Лидия, тоже разные. Вот и мы разные были.

Было интересно. Мы были под Польшей, когда немцы пришли в Польшу. Они ничего не жалели, все наши огороды топтали, у нас огороды шикарные были. Немцы как пришли к нам, сразу пошли к старосте и сказали так: «Нам надо столько-то кур, убейте для нашей армии». Не спрашивали, а приказывали.

Потом начали брать в Германию молодых людей, и пришла очередь моя. Мой папа души не чаял во мне - я была первый ребенок и еще  девочка. В нашем роду мужчины очень хорошие мужья были, очень хорошие отцы.

– И Вас забрали в Германию, на работу?

– Меня забрали в Германию на работу. Они так торопились, настолько торопились, потому что им партизаны не давали покоя. Это такое опасное время было! Если где-то немцев били, значит, у нас было утешение. Это удивительно.

– Вам было лет 15-16-ть?

– 16 лет было. В 1943 году меня забрали в Германию. Они даже не успели паспорт сделать, уже в Германии мне паспорт делали. И где-то есть паспортная фотография у меня, с зубами красивыми и все такое. Я была блондинка!

– Чем Вам приходилось заниматься в Германии? Работали где-то на предприятии?

– Меня сначала к фермеру забрали. Сразу со станции фермер наметил меня пальцем. Я так его возненавидела сразу, я удирала, между своих девочек пряталась, но он все равно меня достал и взял. Повез домой и представил своей жене.

– Анна Михайловна, Вы были крещенная? В детстве Вас крестили?

– Крестили, да.

– Вы были католичка или православная?

– Православная, очень крепкая православная.

– Просто Польша католическая страна.

– Католическая. Вот в школе, например, много детей; если было 40 детей в одном классе, то 30 из них, наверняка, были православными. И к нам приходил православный священник два раза в неделю, преподавал нам Закон Божий. Мы эти молитвы припевами пели. Притчи говорил, к примеру, о блудном сыне. Это все я знаю с маленького возраста. А вот баптисты, баптистские дети, они были отдельно, они даже не здоровались с нами. У нас церковь была, у них церкви не было, они так, по домам. А у нас церковь была, хорошенькая, голубая. Евреи, они дома занимались, к ним приходил раввин. Они все грамотные были. С евреями можно было больше дружить, нежели с баптистами. Баптистские дети очень противные были, они не разговаривали с нами, не здоровались, ничего. А с евреями можно было.

– Вера как-то помогала Вам в оккупации? Вы молились о том, чтобы спастись от этой беды?

– Думать нам нечего было, некогда. Надо было работать и работать. Там все под команду: мыться, одеваться, ложиться, вставать. Зашел на работу – работать и все. Там был человек, который командовал.

Была там долина. Когда шли дожди, то все заливало, и там строили  греблю. Греблю надо было засыпать. Германия сама гористая, каменистая. Взрывали гору, а мы землю возили.

В то время и дни были хорошие иногда, люди прогуливаются, а мы работаем. Мы не думали о молитве. Мы жили в бараке, нас 60 женщин, большинство из России. Я из Польши, я иначе воспитана, я иначе росла. Я в душе молилась, конечно.

Я всегда приглядывалась, всегда знакомилась с людьми из Советского Союза, их там было большинство. Я ничего не говорила, не умела по-русски говорить правильно.

– Но сейчас Вы хорошо говорите по-русски.

– Да, у меня муж из России был. Его отец был царским офицером, он был воспитан, он и в школу советскую ходил, но он знал иную жизнь. Его отец женился на латышке. Они жили в Молдавии. Мой муж из Молдавии. Он несколько языков знал, хорошо знал русский, немецкий.

– А как Вы встретили Победу? Какой город в Германии, где Вы были в оккупации?

– Такой город –Вильфранд.

–  Освободила Советская Армия этот город Вильфранд?

– Американцы. Это была западная сторона. Мы сначала попали под американцев. Красота! А мой муж работал в одном большом госпитале.

– А когда Вы вышли замуж? Это в период оккупации?

– В Германии.

– Это год 1945-й, наверное? 

– Да.

– А как звали Вашего мужа?

– Владимир Яковлевич Вишневский.

– А Ваша фамилия в девичестве?

– Трубчик.

– Родителей нашли после войны?

– Я во время войны им писала, у немцев были открыточки такие двойные. Вы на одной стороне пишете, а другая пустая.

– Для ответа?

– Для ответа, правильно. Они, когда получили, прочли, а на пустой прислали мне ответ. Практично.

– Уцелели ли родители после войны?

– Уцелели.

– Вы потом повидались?

– Нет.

– Они остались в СССР?

– Да.

– Их куда-то выселили, в Советский Союз?

– Они там же были на месте, но моим младшим братьям было очень часто неприятно. Их подозревали: то с немцами, то с Советами. Но в опасное время мои братья в лесах жили.

– Ваша жизнь после оккупации?

– Очень хорошо, свободно. Было очень и очень интересно. Во-первых, мы должны были уйти оттуда, где мы были. Сам Вилли, это  хозяин, уже поседел. Он увлекался нами, русскоговорящими. Там было интересно, там были разные национальности: были поляки, пришедшие из военных, гражданские, итальянцы, всякие национальности. Русские жили отдельно. В нашей комнатке нас четверо было, были двухэтажные койки. А то что там, в отдельном бараке, их было сто, цементный пол и все такое, кто к этому приглядывался? Тогда было интересно: давай кушать, и побольше хлеба. Хлеб давали ржаной, хорошо сделанный, нам было хорошо. Комендант очень хороший человек был и его жена тоже. Они бездетными были. Я чувствовала, что они меня любили. Но я не обращала на это внимание, потому что я все время думала о моих родителях, братьях. Я так их любила, они мне письма писали, я им писала. Потом комендант говорит: «Анна, со временем дадим тебе отпуск, ты поедешь домой!».

Настала оккупация, у американцев было хорошо. Нам давали не только хлеб, нас устроили. Поляков было большинство. Поляки всех спасали, у кого не было паспорта, делали документы польские, чтоб их никто не трогал. Русские искали русских. А если в польском бюро есть ваши документы, сделанные на поляков,  то все хорошо.

– Как Вы потом из Германии выбирались? Вышли замуж, а потом?

– Мы собирались в польском лагере, там была свобода. Мы могли ездить куда хотели; мы разъезжали по другим городам, все поразбито было; иногда едешь, но не доедешь, куда хотел. Мы в кино ездили, полная свобода. Потом, когда эти оккупанты разделились, мы перешли почему-то к англичанам, все равно было хорошо, все равно свобода.

– С американцами лучше было?

– Лучше, как-то лучше. У этих все официально, все такое, у англичан. Все равно было хорошо. Надо было по-английски говорить, но тогда кому интересно было? Мы знали немецкий, польский, русский. Английский никто не знал. Мы однажды собрались зимою в одном бараке, большая комната, так девушек 15-ть было, и мой муж там был. Мы играли в вопросы и ответы. Игра такая. Обязательно надо правильный ответ дать.

– Кем был ваш муж?

– Он в польском лагере электриком был, и то хорошо. Он работал на в шахтах, был покалечен. Его вагонеткой переехало, у него больная нога была.

– А Родина у него где? В России?

– В России.

– А какой город?

– Они были из Сибири и жили в Одессе. А мой муж ухаживал за мной. Я забеременела, вот моя дочка родилась от любви.  Мы пошли в немецкий офис и зарегистрировались, у нас ни кольца, ничего. И так мы остались,  у нас была счастливая жизнь. Мне сейчас 88 лет.

– У Вас в Германии родилась дочь. Вы стали мамой, Вам было лет 26-ть?

– 24 года.

– Вам надо же было как-то устраивать свою судьбу, ведь Вы были в Германии.

– Начали ходить агенты от компаний. Были организации и у нас. Там были все национальности, и они о нас заботились. Мы все имели, жилье, это неважно хорошее или плохое, но мы все имели. Мы имели хлеб каждый день, имели для детей молоко, витамины, суп. Мы имели, что кушать, и мы были свободными. Мы могли идти и купить хлеб, который мы хотели. Мой муж получал деньги и все, кто работал, получали деньги. Я тоже работала в агентстве, тоже маленькие деньги получала плюс еду - масло и хлеб. Мы голодные не были, наоборот, мы очень много имели еды.

Ходили агенты и спрашивали нас, почему мы не едем на Родину. Потому, из-за режима, режим коммунизма самый плохой. Все так писали. Собралось столько людей и некоторые поехали домой на Родину, некоторые в Варшаву.

Мы все знали, что в Советах делалось, потому что мы были невозвращенцы. Югославия приняла русских, вот так. Отец Михаил, он внук русского генерала. Мать отца Михаила очень интересная, она и грамотная, и красивая. Она из Югославии, ей все дано. Нет такой книжечки, чтоб она не прочла.

А Миша, он с самого малого имел притяжение к церкви. Он был в русских скаутах, и красивый, и хулиганистый, и красиво одевался. В церковь ходил каждую неделю, секретарем был в Русском доме. Потом он стал учителем в австралийской школе. А потом он жил у нас в Австралии, в Мельбурне. Владыка Феодосий, который отсидел 10 лет в Сибири, в тюрьме (ноги у него были отморожены), часто обедал у нас. И отец Михаил там был, еще не был священником, я сидела при нем.

– Как Вы в Австралию из Германии попали?

– Начали записывать кто куда хочет поехать. Вот вы можете ехать в Америку, можете ехать в Австралию, можете ехать в Чили, в Англию, в Бразилию, в Бельгию. Вот сват со своей семьей был в Бельгии и там сын родился.

– Как Вы приняли решение ехать в Австралию?

– Нам говорят, что можете туда поехать. А муж говорит, знаешь что, в Америку можно было уехать на Толстовский фонд. В Америке есть ферма, есть земля Толстовская, там две сестры Толстого работают. Они деньги собирают для русских, давали деньги из Толстовского фонда. И мы записались сюда в Австралию, и нас приняли. Мы плыли через Индийский океан, это было очень шумно.

– Через Суэцкий канал?

– Мы были сначала в Италии, прошли Суэцкий канал. Там подошли к кораблю торговать арабы, египтяне, шикарно одетые. Лида держала сумочку и уронила прямо в лодку к этим египтянам. Они просто забежали на палубу. Я говорю: это моя сумочка. Он показывает, что ему надо целый пакет сигарет. Я ему говорю, что сейчас тебе дам сигареты. Я дала ему пакетик сигарет, дала ему в руки, а сама смекнула эту сумочку и убежала к капитану.

– А у Вас там была каюта своя?

– Нет, мы как селедки были.

– А сколько вашей доченьке было лет тогда?

– Два года.

– А до Италии добирались на поезде?

– На поезде.

– Все равно Вам дали какие-то средства? У Вас были какие-то деньги, чтобы ехать?

– Были у нас немецкие деньги, немецкие марки. Мой муж работал, зарабатывал. Мой муж в деньги не верил, говорил, поедем. Куда мы едем, ехали в неизвестность.

– Совершенно незнакомая Вам страна.

– Америку все знали.

– Английский язык Вы не знали?

– Не знали, но нас уже начинали учить на пароходе; но я не училась, потому что я смотрела за дочкой. А потом моего мужа и всех мужчин гоняли на дороги работать.

– И это уже в Австралии?

– По пути еще, в Германии. Мы втроем были очень здоровые. И в конце концов, приехали в Мельбурн. Когда мы плыли на пароходе, наша девочка заболела корью. 130 детей заболело и всех забрали,представляете, их грузили на автомобили и увозили в австралийские больницы. И пока мы дошли с мужем, девочку уже увезли. Нам было так жалко.

– Это где?

– Здесь в Мельбурне. Мужа забрали, просто записали, он пошел в дричман. Он не пошел, а его забрали, показали, он работал в дричман.

А я работала на фабрике мужских джемперов, потом - на фабрике, где фрукты консервируют. Я работала и там, и там, много работала, везде справлялась.

– А где была Ваша дочь Лида? В детском садике?

– За Лидией смотрели хорошие соседи. Он шотландец, она из Испании. У них один сын был.

Я во многих местах работала. Мы, конечно, купили дом здесь в Австралии и выплачивали.

– У Вас одна дочь?

– Дочь и сын. Муж рано умер.

– На Родине не удалось больше побывать ни разу?

– Бывала. Я нашла моих братьев. Мой сын говорит: «Мама, люди сюда приезжают. Ты имеешь кого-нибудь из родственников?» «Конечно, имею, я имею двух братьев». «Что ж ты?» «Сынок, я даю тебе слово, сделаем». Написала письмо и получила ответ от брата Василия. Через 50 лет! Я их сюда привезла.

– В Австралию? Братьев?

– Братьев. Один служил во Владивостоке, моряком, он там женился. А Вася служил в Молдавии. Он женился на Марии в деревне Ляликово.

– А как звали вашего второго брата? Один Василий, а второй?

– Петро.

– И оба сюда приезжали?

– Оба сюда приезжали, 3 месяца жили. И сюда, когда они прилетели, австралийцы их спросили: «Откуда Вы, к кому приехали?» «К сестре». «Как давно не виделись?» «50 лет». Они шутили, смеялись, очень им было интересно. А Валерий занялся ими, всю душу вкладывал в них.

– А Валерий ваш сын?

– Мой сын. И тот брат, который во Владивостоке, спрашивает: «Аня, сестричка дорогая, я уже полысел». Я говорю: «Да, у меня сын уже полысел».

– А сейчас живы братья?

– Нет братьев в живых. Им здесь так нравилось, я жила в хорошем месте, где окружение хорошее. И как бы им остаться? А как остаться, это не так просто.

Легче сдружиться с англичанами, нежели с самими австралийцами, они принципиальные. Мы свободу оценили, мы свободу любим. Мы по-своему, мы при церкви. Мой муж был в церковном комитете. Все свои, все здесь знают друг друга. У нас была организация, политическая, она называлась «Союз борьбы за освобождение народов России». Здесь еще и другие организации были.

Нас было не так много, но порядочно. Каждый год мы служили панихиды, после панихиды мы имели чай, собрание, говорили речи. Это было общество высокого класса и хорошо нам было.

– Вы в каком году в России побывали? В Советском Союзе?

– После распада.

– Самолетом летали? К брату?

– К Васе, я для него как мама была. Если кто-то Васю обидел, то я его защищала. Мы смеялись, мы плакали, что мы опять вместе. Это было такое счастье!

– Петя из Владивостока приехал в деревню, в Белоруссию, ожидал, пока его дочь родит. Она родила мальчика. У Пети двое детей: Ольга и Андрей. Ольга красивая, она инженер. Андрей тоже красивый. Он работал в Корее, работал у американцев тоже. 

Я была в жизни несчастливая в любви. Мужчины – да, были, но это не все. На мне хотел жениться один учитель, он старше меня был на 5 лет, деловой. Я в него с 12 лет была влюблена, он не знал, никто не знал, конечно, мама подозревала. Он собирался жениться на мне, но он был гораздо бедовее, а я гораздо глупее. Он уже образованный был, и в церкви читал, и стал учителем. И думал жениться на мне, а меня вот в Германию забрали. Господи! Тут и по родителям я очень убивалась, и по  моим братьям, и по нему, конечно.

В Германии нас четыре девушки жили в одной комнате. Она была рядом с помещением, где у русских мужчин столовая. Надо приходилось  ходить через столовую, знаете, какие слова бросают? Русские мужчины какие-то добрые, они всегда хорошее что-то сделают; где- то зерна возьмут, намолят, лепешки сделают, угощают и такое подобное. Интересно было. И мы по субботам сидели у немцев, где бараки, там  была чугунная печь, где надо было топить углем, чтобы было тепло. Сидели вокруг печки, сказки рассказывали, кто-то книги читал. Только один мальчик нравился мне, это Миша Борчевой. Он обязательно должен был возле меня сидеть. Немцы подметили, что он часто возле окна стоит, отослали его, и он не вернулся. Еще один Вася, грузин Амвросий. Это такие парни были! Они все не вернулись.

– Они копали окопы?

– Для немцев окопы. У немцев нет “не хочу” или “не могу”. Не можешь – заставим, не хочешь – заставим, не умеешь – научим. Все. Как и у нас.

Один итальянец настолько интересный, видный такой, влюбился в меня, сразу свидание назначил и ухаживал. Только мы договорились идти на танцы,на нас донесли. Знаете, в то время, сразу после войны, итальянцев, французов и других военных домой отправляли, хочешь – не хочешь. Мне донесли, что Винченцо забрали в Италию.

Уже после смерти мужа, я приехала с нашими, они всегда продавали что-то и меня брали с собой. Я оглядываюсь, стеклянный домик, я была заинтересована.  Сидит рядом мужчина, один, встает и подходит ко мне: «Ты мне нравишься». Я: «Спасибо, ну и что». Я уже на итальянском языке говорю. «Я все имею, и дом, и все». Хороший, опрятный, гладкий, не заросший. Я говорю: «Знаете, что я шопинг делать». «Можно с Вами?» – «Можно». Пошел, очень обходительный, и ходили мы. «У меня все есть, любить тебя по-итальянски. Ты мне нравишься очень». Любить времени не было, все в один день. Думаю, мой муж там, я в черном еще была. Он говорит: «Пойдем на чай». – «Знаешь, что мне чай не хочется, я не голодная. Ничего не хочется». Так мы и разошлись. Я ужасно жалею, и сегодня.

– Какие годы были?

– Наверное, прошло 20 лет.

– А вдруг он тоже жалеет.

– Наверняка жалеет. Я жалею, во-первых, что телефон не взяла, это ж не обязательно замуж выходить или что. Могли бы в кино пойти или на ланч где-то, и вообще пообщаться, повстречаться. У меня какая-то дурная гордость: меня надо несколько раз попросить, да еще как. У него все было.  Здесь у меня есть ухажер.

– В старческом доме?

– Он работает здесь, возле дома, где я живу. Я должна была ехать на шопинг. Он подошел ко мне и говорит: «Я мечтаю о тебе». Молодой, красивый и в униформе, работает там, огородником. Он в прошлом делал очки.

– Окулист.

– Да, окулист. И вот он ко мне подходит и говорит: «Знаешь что, я уже долгое время смотрю за тобой, я мечтаю о тебе». – «Ты молодой человек. Ты мне в сыновья годишься». – «Но ты мне нравишься». – «Ты знаешь, что мне скоро 90 лет?» – «Это неважно, ты мне нравишься, как ты есть». Я смотрю на него и думаю, неплохой парень. Я говорю: «Посмотрим, посмотрим в будущем». Так мы завязали знакомство и мы дружим. Он ко мне приходил. Потом ему запретили, у него семья: жена, трое детей и еще чего-то. И у него иная религия.

Ему, в конце концов, запретили ко мне приходить. А мне в этом старческом доме не с кем общаться.

Мой сын старческие дома обошел, посмотрел. Я могла у них жить, или у сына, или у дочери. Но мне дали комнату, солнечную, дерево перед окном. Вы как будете у меня, там есть все: и полки, и шкафы.

– Что Вы еще хотели сказать?

– Жизнь интересная у меня очень и печальная, и неудачная, но жизнь. Мне скоро 90 лет, но я очень моего доктора умоляла: «Помогите мне, я хочу жить, я люблю жизнь». Даже в эти годы много мужчин интересуются. Умна тогда, когда обдурят. Я не думаю, как умру, что со мной будет, я из всего выкручиваюсь. Мне интересно даже самой стало: мною интересуются, что ж такое? Это не первый человек, что интересуется. Всегда у меня преграды, такие преграды, что нельзя помочь и что мне делать? Я здесь буду, я все переживу. Валерий, когда сюда меня привез, он все мне купил, даже часы большие, поставил кондиционер, все, все у меня есть.

– Хорошая медицина в Австралии?

– Очень хорошая. Я хоть и в старческом доме, но всю неделю у меня одной медсестра. Все помогут. Я хочу сказать, что я как рабыня была в Германии. Но я здесь уже имею мое, знаю. Я справилась. Я очень довольна, имею хорошую память. Мало, кто имеет, как я. И мне языки идут очень хорошо, по-польски я училась, по-итальянски училась. Недавно в своих книгах нашла, как я училась вместе с дочкой. Дочка тоже ребенка имеет Тамарочку, хорошенькая, прехорошенькая. Я не думаю, как я умру, как мне будет. Я об этом не думаю. Я думаю: Господи, мною еще интересуются, мне 88 лет!

– Всего Вам доброго, здоровья и прожить до ста лет!

– Спасибо.

Беседовал Вадим Арефьев