Пытаясь понять как было организовано самоуправление на Руси следует учитывать разноликость этого явления на разных этапах российской истории. Практически каждый новый этап развития нашего общества и государства приносил с собою принципиально новые подходы к организации самоуправления на русской земле.

 

Так, например, по мере преобразования русских удельных княжеств в московское самодержавное государство на смену своевольной удельной земщине, по сути независимой от княжеской власти, приходит система влиятельного, но подвластного государю сословного самоуправления. Позднее, в ходе петровских реформ, сломавших весь уклад жизни московского государства, была разрушена и допетровская система представительства, тем не менее в обломках своих и нововведенных формах дожившая до пореформенного периода, ознаменовавшегося новым расцветом самоуправления на русской земле.

Однако новая, на сей раз марксистская, попытка перестройки России сгубила и этот уклад русской жизни, заменив его всеобъемлющим коммунистическим бюрократизмом со лживой декорацией из системы “полновластных” советов, рухнувшей на наших глазах вместе со всей коммунистической системой. И опять, в который раз, Россия принялась создавать новое государство, а вместе с ним и систему самоуправления.

Как видим, на беду исследователя смена выделенных выше этапов отнюдь не всегда была органичным перерастанием обветшавши общественных форм в новые, более жизнеспособные. Достаточно высокая степень преемственности характерна, пожалуй, лишь для перехода от удельной к Московской Руси и от дореформенной к пореформенной России. В трех остальных случаях (петровские реформы, большевистская революция, постсоветские реформы) мы, пожалуй, имеем дело с попытками порвать с “проклятым прошлым” и построить новую Россию, Россию опирающуюся на принципиально иные, нежели в предшествующий период, ценности. В этих условиях даже сводный анализ самоуправления на всех этапах развития российского общества не даст достоверной картины наиболее характерных черт самоуправления в российской политической истории, ибо в разные периоды эти черты могут оказаться прямо противоположными.

Достоверным может быть лишь анализ характерных черт самоуправления на одном отдельно взятом этапе русской истории. Каждый из этих этапов по-своему привлекателен для анализа представительства, но в то же время имеет свои существенные недостатки.

Так, например, сегодняшнее самоуправление интересно тем, что оно действует в условиях современного общественного развития. Однако, в нем трудно отделить сиюминутные черты от того, что входит сегодня в нашу жизнь на долгие годы.

Предшествовавший этап общественного развития “подарил” нашей истории классическую модель псевдосамоуправления, играющего роль декоративного фасада тоталитарной системы. Ущербность данной модели очевидна.

Самоуправление в пореформенной России не страдало декоративностью, а являло собой активно действующую жизнеспособную систему, решавшую задачи во многом близкие к современным общественным проблемам. Однако тогдашняя модель самоуправления представляла собой порождение не только исконно русских традиций устройства самоуправления, но и продукт западноевропейского влияния на наше общественное развитие.

Дореформенный же период в ещё меньшей степени соответствовал коренным началам русской общественной жизни. К тому же самоуправление в этот период играло  незначительную роль. Однако элементы тогдашней системы представительства интересны своеобразием породившей их общественной структуры, характеризовавшейся наличием сверхпривилегированного сословия дворян и почти бесправного слоя частновладельческих крестьян.

В смысле самобытности  и полноты самоуправления Московская Русь выгодно отличается от петровской и послепетровской дореформенной России, поскольку основы ее общественного строя практически не были подвержены иноземному влиянию и все тогдашние сословия, в том числе частновладельческие крестьяне были вполне полноправны и имели собственное, отнюдь не декоративное самоуправление. К тому же тогдашняя система самоуправления  была исключительно самобытной, вполне соответствующей коренным началам русской жизни, хотя и похожей своими внешними формами на западно-европейские сословно-представительные аналогии.

Недостаток же данной модели представительства с точки зрения современного исследователя можно усмотреть  в существенной разнице между задачами, стоявшими перед тогдашним и современным обществом.

В ещё большей степени этот недостаток присущ исследованию представительства в удельно-вечевой Руси. Помимо того, важным искажающим фактором можно признать крайне значительное расхождение между коренными началами  общественной жизни восточно-славянских племён до государственного периода нашей истории и общественно-политическим укладом Московской Руси, в который постепенно преобразовывалась общественная жизнь на всем протяжении удельно-вечевого периода.

Именно в этот период из разрозненных племен образовалась русская нация, а конгломерат удельных княжеств преобразовался в централизованное Московское государство. В этот же период на смену языческому быту восточных славян пришёл уклад жизни, пронизанный идеалами Святой Руси. В прямой связи со всеми этими процессами находится процесс вытеснения из общественной и государственной жизни добровольно-договорного начала началом принудительно-государственным.

В свете вышесказанного наиболее предпочтительным представляется анализ политического представительства в Московской Руси в так называемый царский период. Русское общество на этапах, предшествовавших Московской Руси ещё не было вполне русским, а на последующих этапах уже не было таковым. К тому же московская сословно-представительная модель выгодно отличается от пореформенной и современной моделей представительства рекордно длительным сроком полноценной жизнедеятельности.

Выбирая период российской истории для характеристики представительства на его протяжении также следует обратить внимание на членение выбранного периода на этапы ( подпериоды ). При решении этого вопроса применительно к истории представительства в царский период  вряд  ли стоит выделять этапы иные, нежели этапы истории всего тогдашнего русского общества. Таких этапов в царском периоде можно, пожалуй, выделить три :

- Правление Рюриковичей ;

- Смутное время;

- Правление Романовых, -

 не вдаваясь в рамках настоящей небольшой статьи в решении сложнейшего вопроса о точных границах этих этапов.

Смысл общественной борьбы , обусловившей деление царского периода на вышеназванные этапы раскрыт в трудах многих замечательных русских историков, в частности в работе И. Е. Забелина “Минин и Пожарский прямые и кривые в Смутное время”. По смыслу этой  работы в правление Иоанна Великого княжеско-боярская вольница лишилась изрядной доли унаследованных от удельного периода привилегий и самостоятельности, окончательно превратившись в “царевых холопов”, что породило в служилой среде, в первую очередь в аристократической её части, мощное стремление сломать новый порядок, точнее подмять его под себя.

Волны скрытого княжеско-боярского негодования долгое время внешне безуспешно разбивались о железную волю и могучий ум государя, которому новый порядок во многом был обязан своим окончательным утверждением в русской жизни. Однако боярские усилия не пропали даром - они подточили основы династии и она рухнула. Борьба боярских партий за власть вырвалась из под некогда властной руки самодержцев, втянула в свой круговорот разрушительные силы служилого плебса и иноземных любителей наживы и потрясла всё общество до основания. И вправду осиротевшие, потерявшие державную защиту от служилого своеволия, “царёвы сироты” взялись за оружие и принялись за спасение некогда нового, а в то время воспринимавшегося уже как старый, государственного порядка. Победив в этой борьбе, тяглая земщина направила все свои усилия на укрепление самодержавия , в котором она  видела главную гарантию от повторения Смуты.

Так, благодаря инициативе земщины, на русскую землю вернулся порядок и все тогдашние сословия заняли под державной рукой Романовых места, отведенные им ещё последними Рюриковичами.

Итак, хаос, опиравшийся на мощные, организованные общественные силы, правившие тогдашним русским обществом, обладавшие огромными богатствами и многовековым опытом политических интриг и военной борьбы, был побежден далёкой  от политиканства и военных сражений земщиной, занимавшей в обществе исконно подчинённое положение. Столь поразительная победа вряд ли была бы возможна без духовного единства земщины и совершенной земской организации, отлаженной веками (если не сказать тысячелетиями) общественного самоуправления на Руси, без укоренившегося в русском сознании умения сообща, без принуждения извне, решать сложнейшие задачи бытия, неподвластные одиночкам.

В источниках по истории домосковской Руси мы без труда найдём отчётливые следы этой организации земского самоуправления - “старцев градских”, церковных и земских старост, дьячков, сотских, пятидесятских, десятских и других земских должностных лиц. Важная, а временами и решающая роль земщины в жизни русских удельных княжеств отражена в ряде исторических исследований, в частности в трудах И. Беляева “Судьба земщины и выборного начала на Руси” и “Крестьяне на Руси”.

При этом хотелось бы отметить, что ставшее для нас привычным противопоставление новгородского и псковского “народоправства” (“феодальных республик”) - остальным русским княжествам вряд ли является обоснованным, ибо в укладе жизни этих частей русской земли весьма трудно заметить принципиальные различия. Так,  например, в “княжеско-авторитарной” части Руси мы найдем земские органы вполне аналогичные новгородским,  хотя и менее влиятельные, чем последние; а среди руководителей Новгородской и Псковской республик увидим князя из того же дома Рюриковичей, нередко до или после Новгородского княжения являвшегося “взаправдашним” монархом других русских земель, где у него, конечно,  было гораздо более власти нежели в Новгороде.

Обозрев историю домосковской земщины мы обнаружим некоторую неточность в наших представлениях  об истории земщины московского периода, в частности о земской реформе Ивана Великого, нередко воспринимаемой нами как введение в русскую жизнь чего-то нового, ранее ей неведомого. В свете подлинной истории домосковской земщины следовало бы, пожалуй, говорить о тогдашней земской реформе как о системе  мероприятий по укреплению древних, исконно русских институтов земского самоуправления, непрерывно действовавших к моменту реформы, но ставших сдавать позиции под напором крепнущей бюрократии.

В предпосылках и в самом ходе земской реформы проявился столь бесспорно засвидетельствованный событиями Смутного времени расклад основных общественных сил московской эпохи - монарха, бюрократии (служилых сословий) и земщины (тяглых сословий). В период реформы монархия  пришла на помощь земщине в борьбе с  бюрократией, в период Смуты земщина воздала монархии сторицей. Впоследствии Петр и его преемники, во  многом разорвавшие традиционный для русской монархии союз с земщиной в угоду вожделениям бюрократии, обрекли себя на век дворцовых переворотов, надолго превративший их в заложников своевольного дворянства.

Следует, пожалуй, оговориться, что при упоминаниях об определенных противоречиях между земщиной и бюрократией речь ни в коем случае не идет об “антагонизме классов” (в его марксистской трактовке ) или о непрерывной  межсословной борьбе за корыстные узкосословные интересы ( наподобие происходившей в Западной Европе). Московская Русь не знала ни того, ни другого, что, конечно, не значит, что отдельные проявления подобных противоречий вовсе не имели места в русской истории.

Сложности в межсословных взаимоотношениях были вызваны главным образом вполне естественным и, пожалуй, неизбежным несовпадением экономических интересов сословий кормящих (других) и сословий кормящихся (за счет других). Однако различия экономических интересов служилых и тяглых сословий приводят к межсословным противоречиям тем более, чем более близоруко эти интересы понимаются, и наоборот.

Более того, при вполне дальновидном их осмыслении противоречия между ними становятся кажущимися, растворяются в общем интересе, имеющем множество духовных, национальных, политических, культурных и прочих граней. Но в реальной жизни подобная всеобщая дальновидность является недостижимым идеалом, хотя на Руси, как уже говорилось, он был достигнут в наибольшей, пожалуй, степени.

Наиболее благоприятными условиями для подобного взгляда в сокровенную даль сословных интересов по-видимому обладает личность превознесённая в силу своего общественного положения (либо духовного подвига ) над сословиями,  обладающая сверхвластью и сверхбогатством ( либо не стремящаяся к ним ). Такой личностью в Московской Руси был монарх, верховный  (после Бога) и пожизненный собственник всех людских и материальных богатств нации, не имеющий нужды в стремлении к сиюминутной наживе. В свете подобного практически полного совпадения не только долгосрочных, но и  обыденных интересов монарха и нации роль верховного умиротворителя межсословных противоречий представляется вполне естественным для русского монарха поведением.

При этом говоря о сверхвласти в руках московского царя следует, пожалуй, сделать более чем серьёзное уточнение, отмеченное ещё В. О. Ключевским, считавшим, что московский царь обладал очень обширной властью над лицами, но весьма незначительной властью над порядком жизни. Причём сочетание этих черт монаршей власти на Руси было скорее взаимообуславливающим, нежели случайным: власть над людьми вручалась монарху в силу принимаемой им на себя роли охранителя порядка, а охрана порядка возлагалась на него в силу принимаемого им бремени власти над людьми.

Именно такое мировоззрение исповедовали соратники Минина и Пожарского, стремившиеся отнюдь не к обретению Русью монарха самого по себе,  а к восстановлению прежнего порядка русской жизни, неотъемлемой частью и необходимым охранителем которого являлся законный самодержец. Та же взаимообусловленность была доказана позднее самой жизнью - последователи Петра, вознамерившиеся властвовать над порядком, попали под власть собственных подданных, нередко весьма бесцеремонно распоряжавшихся монаршим престолом ( а то и жизнью ).

Итак, верховным охранителем московского порядка жизни был монарх, творцом же этого порядка была земщина (в наиболее широком значении этого слова).

Сведения об устройстве земщины в интересующий нас период можно почерпнуть из многочисленных исследований по истории Московской Руси, в первую очередь из трудов Карамзина, Платонова, Соловьёва, Ключевского и других. Весьма многочисленны исследования, посвященные истории Земских Соборов, венчавших сословно-представительную систему Московской Руси. В первую очередь это труды тех же Платонова и Ключевского, Авалиани, Стратонова, Черепнина и других. Гораздо меньше внимания уделили историки местному самоуправлению в Московской Руси.

Среди трудов подобного рода бесспорно почетное место занимает работа . М. М. Богословского “ Земское самоуправление на русском севере в ХVII веке “, не имеющая равных по глубине и детальности исследования. Место этой работы в историографии тем более замечательно, что до сих пор не написано столь же полное исследование по истории местного самоуправления на всей территории Московской Руси в ХVII веке, равно как нет и столь же блестящих работ о системе сословно-представительного самоуправления в целом - как в центре ( Земские Соборы ), так и на местах ( земские старосты, судьи и т. д.).

Тем более удивительно, что и этот глубокий исследователь местного самоуправления в Московской Руси исключал из охватываемой им части общества частновладельческих крестьян, подобно подавляющему большинству как тогдашних, так и последующих историков. Вместе с тем в его собственном труде создана картина местного самоуправления общего как для частновладельческих крестьян, так и для остальных слоёв лично свободного населения, не имеющего ни особой структуры, ни особых принципов деятельности в среде частновладельческих крестьян. В том, что такие особенностей и не могло существовать (по крайней мере в первой половине ХVII в.) можно убедиться прочитав, уже упоминавшийся труд профессора И. Д. Беляева “ Крестьяне на Руси”.

К тому же достаточно, пожалуй, очевидны и причины столь искаженного представителения потомков о русской жизни московской эпохи. Историки, живущие в Петербургский период, смотрели на крестьянина Московской Руси сквозь призму “Петербургских“ представлений о месте крестьянина в обществе. Когда же призма стала советской, разглядеть истину стало ещё сложнее.

При этом забывалось, что в отличие от лично зависимого господского полураба дореформенной Петербургской России, крепостной московской эпохи был лично свободен и полноправен ничуть не меньше других слоев общества, что прикрепление его к господской земле (а не к господину) отнюдь не ставило его в исключительное положение, ибо и сами землевладельцы были пожизненно и наследственно прикреплены к государевой службе, не говоря уже о таком же прикреплении к городскому тяглу посадского населения и всё к той же земле (только не к частновладельческой) черносошного крестьянства.

С превращением “черной“ земли в вотчину или поместье мало что изменялось в жизни крестьянской общины, все так же раскладывавшей тягло между своими членами, все так же взимавшей его с крестьян и всё так же отвечавшей за этот процесс перед представителями государства - будь то чиновник, вотчинник или помещик, ограждая от попыток порабощения землевладельцем или чиновником.

Лишь позднее, когда землевладелец получил право на личность крестьянина, а не на определённую долю крестьянского труда на частновладельческой земле, у него появилась возможность подорвать сплочённость крестьянского мира и подмять под себя общинное самоуправление, обрекая русскую крестьянскую общину на очень серьёзную деградацию, которую ей довелось претерпеть в Петербургский (как до-, так и пореформенный) период.

Необходимо уяснить, что под одним названием “русская крестьянская община “в истории выступают как минимум два совершенно разных явления. - в зависимости от того какой период нашей истории имеется в виду - Московский или Петербургский. И дело здесь не только в том, что “московская“ община защищала своих членов от чиновно-землевладельческого произвола, а “петербургская“ подчиняла ему. Не менее важно и то, что “Московская“ община защищала право своих исправно тянущих тягло членов если не на собственность, то на пожизненное наследуемое владение принадлежащей им землёй, в то время как “петербургская“ община ( и в пореформенный период ) активно занималась переделами крестьянской земли. Несовместимость переделов земли с бытом “ московского “ крестьянства вполне  очевидна, если учесть избыток земли и нехватку крестьянских рук, характерные для Московской Руси, в отличие от Петербургской России, когда ситуация изменилась на прямо противоположную.

Лишь уяснив разноликость “Московской“ и “Петербургской“ общин, поняв за что в русской общинности ратовали “сеятели разумного, доброго, вечного“ с бомбами и наганами за пазухой, и против чего в ней боролся П. А. Столыпин, мы сможем по достоинству оценить русскую общину Московского периода, являвшуюся прочным и здоровым фундаментом всей стройной и логически завершённой системы тогдашнего самоуправления. Казарменный коллективизм в советском прошлом и бурные девяностые годы XXвека, послужат выгодным фоном для сравнения.

Итак, какова же она была - система самоуправления в Московской Руси в период её расцвета - в первой  половине ХVII века?

Многочисленные исторические источники этого периода рисуют картину всеохватывающей, многоуровневой, разветвленной системы сословного представительства,  которая в той или иной степени включала в себя все местности и сословия тогдашней России. Первокирпичиком этой системы был сход низшей сословно-территориальной единицы - деревни, села , слободы, торгового ряда или иной местной сословной группы (собрание помещиков данной волости или уезда, например). Нередко “светский” сход совпадал или сочетался со своим церковным аналогом - собранием прихожан местной церкви.

На этих сходах избирались низшие должностные лица местного самоуправления, представлявшие впоследствии свои сословно-территориальные единицы как в контактах с другими общественными группами, государственными органами и организациями, так и в работе вышестоящих (волостных, уездных, городских и других) сословно-представительных органах (сходах, собраниях и т.п.).

Названия должностей и круг полномочий конкретных должностных лиц существенно различались в разных местностях. В первую очередь речь идет о старостах, судьях, целовальниках и писарях, которые выполняли судебные, административные, полицейские и фискальные функции и координировали общественную деятельность в других областях.

Достаточно четкого разграничения полномочий между должностными лицами данной территориальной единицы не существовало, как не проводилась и граница между полномочиями представительными и исполнительными (а равно судебными), поскольку, как уже говорилось выше, волостной староста (судейка и т.п.) уже в силу своей должности был уполномочен представлять свою волость на уездном сходе.

Официально признанного и приветствуемого обществом деления на партийные группировки не существовало, хотя в тогдашнем обществе шла непрерывная подспудная борьба различных религиозных, политических и экономических течений, свойственная любому обществу в любой период его существования.

В церкви продолжалась борьба между “нестяжателями“ и “иосифлянами“, зрел раскол между “старо- и “новообрядцами“; политическая жизнь, особенно в период Смуты, проходила на фоне борьбы боярских семей (в частности, Шуйских и Мстиславских) и сторонников различных претендентов на престол (от Шуйского до Лжедмитриев и Владислава); в экономической жизни шла борьба между сторонниками и противниками ограничения монастырского землевладения. Принципиальным отличием тогдашнего российского общества от общества сегодняшнего было полное игнорирование чего-либо похожего на принцип партийности при формировании представительных органов.

Основополагающим принципом представительства был принцип сословности, строго соблюдавшийся на всех уровнях представительства. На сход, будь то сход волостной, уездный или городской, собирались либо члены одного сословия, либо члены разных сословий, выступающие не как единая масса, а как несколько самостоятельных, отграниченных друг от друга сословных групп. Решения принимались многосословным органом, как правило, после обсуждения вопроса каждой отдельной сословной группы, которая высказывала своё отношение к данному вопросу с учетом как общеземских так и внутрисословных интересов. Аналогичным образом избирались должностные лица и представители, получавшие свои полномочия от нескольких сословий.

Практически все эти черты были положены в основу формирования и деятельности всероссийского представительного органа - Земского собора.

Как и все западноевропейские представительные органы того периода (Генеральные штаты, кортесы, парламент ), Земский собор был построен по сословному принципу, он же лежал и в основе деятельности всех этих органов. Но в отличие от своих европейских аналогов Земский собор никогда не был органом откровенной межсословной борьбы за сословные привилегии, равно как и органом борьбы за ограничение монаршей власти. Напротив, для всех соборных заседаний характерна четко выраженная линия на сотрудничество сословий и всемерное укрепление самодержавной монаршей власти.

Состоял Земский собор из трех составных частей:

Церковного (освященного) собора, Боярской думы и представителей сословий. Церковные соборы и Боярская дума были, как известно, органами самостоятельными и регулярными, для которых участие в заседаниях Земских соборов отнюдь не являлось их главной задачей. Представители же сословий созывались специально для участия в работе Земских соборов.

Как правило, в состав Земского собора входили представители всех основных сословий - духовенства, боярства, дворянства, дьячества, купечества, ремесленников. Принято считать, что представители крестьянства принимали участие лишь в работе Земского Собора 1613 года, да и то, по мнению исследователей, представлены были лишь черносошные крестьяне. В свете приведённых выше замечаний о крестьянстве Московской Руси эта точка зрения нуждается в детальной проверке, а встречающийся во многих источниках по истории Земских Соборов термин “уездные люди“ в более глубоком анализе.

И при формировании соборов, и в ходе соборной деятельности строго соблюдался принцип иерархичности сословий - высшие сословия (духовенство, боярство) были не только полнее представлены в составе Соборов, но и первыми высказывали своё мнение, мнение  более весомое и в глазах общества, и в глазах власти, нежели мнение низших сословий (городских ремесленников, например). Этот принцип не был присущ одному лишь всероссийскому представительному органу - он  пронизывал всю представительную систему. И чем выше был представительный орган, тем больше была в его составе доля людей почитаемых, влиятельных и зажиточных.

Участники соборных заседаний получали свои полномочия тремя путями - по положению, по назначению и по выбору. По мере эволюции Земских соборов возрастала роль третьего пути. В период становления института Земских соборов общество предпочитало посылать на Соборы тех, кто в силу государственного назначения или общественного выбора уже стоял во главе местной сословной группы (или общества в целом). Выбор падал главным образом на служащих людей - воевод, наместников, голов и т. д. - в силу их должностного авторитета и большей осведомленности в делах государственных.

Постепенно освоившись с новой формой проявления общественной инициативы, местные сословные группы стремились провести выборы всякий раз, когда возникала возможность отправить на Собор своего представителя. Будучи более характерным для сословий купеческих и ремесленных, такой подход в то же время активно использовался и в духовной, и в служилой среде, и помимо соборной практики широко практиковавших применение различных форм выборности.

Так, например, важную роль в прохождении дворянами службы играли избираемые ими из своей Среды “ окладчики “, по мнению некоторых исследователей благодаря дворянскому выбору привлекавшие к себе столь благожелательное внимание правительства, что в основном из них формировалась группа отборных провинциальных дворян - так называемый “из городов выбор“, Что же касается духовной Среды, то здесь своеобразное выборное начало оказывало серьёзнейшее влияние на формирование практически всей церковной иерархии снизу доверху.

Статус представителя был двойственным - он призывался на Собор для “земского и царева дела”, что считалось сочетанием само собой разумеющимся, и властью, и обществом. Отсюда и принцип двойного финансирования соборных представителей - как со стороны сословий, так и из царской казны.

Взаимодействие власти и общества характерно для всего процесса соборной деятельности. Решение о созыве Собора принималось царем, а в период междуцарствования патриархом, Боярской думой или руководством народного ополчения. Вопрос о местностях и сословиях, которым предписывалось направить на Собор своих представителей, а также вопрос о нормах представительства для различных местных сословных групп решался в Центре всякий раз индивидуально - в зависимости от задач, которые Собор был призван решить.

На местах выборы, как правило, организовывались воеводами, в соответствии со сроками и указаниями, полученными из Москвы. Процедура выборов в большинстве случаев предусматривала сбор воеводой мнений (сказок) членов местной сословной группы о возможном кандидате; собрание данной группы в съезжей избе для выбора представителя из намеченных ранее кандидатур; составление “выбора за руками”, акта избрания, подписанного участниками собрания в подтверждение полномочий избранного; последующее составление воеводой отписки о ходе выборов, которая отсылалась им в Москву.

Поскольку тогдашние избиратели нередко весьма заинтересованно следили за исполнением их представителем своих общественных обязанностей, многим представителям по окончании соборных заседаний приходилось заручаться охранными грамотами, дабы не претерпеть насилия от рук наиболее возмущенной части избирателей. В частности, многие сословные представители, принимавшие активное участие в разработке и принятии Соборного уложения 1649 г., получили такие грамоты, в которых воеводам предписывалось “озорников унимать с наказанием”.

Выборы на Собор далеко не всегда проходили гладко. Воеводы нередко злоупотребляли своей ролью в их проведении. Так, в1653 г. посадские люди Крапивны обратились к царю с челобитной, в которой обвиняли воеводу в том, что он, поправ царский указ, вместо лучшего посадского человека по выбору послал на Собор своего ставленника - сына боярского Федоса Богданова. В результате государь лишил последнего полномочий.

Не менее типичной для соборных выборов была борьба между различными слоями или группами местного общества. Так, выборы представителей Новгородского посада на  Собор 1648 г. (сентябрьский) проходили в обстановке открытого конфликта между “нарочитыми” и “молодшими” торговыми людьми.

Нередко при проведениии выборов воеводы сталкивались с трудностями противоположного свойства. Например, в 1648 г. крайняя пассивность дворян Переяславль-Рязанского уезда, с которой столкнулся воевода при проведении выборов, не позволила ему провести  выборы в срок  и в соответствии с установленным в царском указе порядком. За подобное отношение двое “лучших” дворян были посажены в 1653 г. тульским воеводой в тюрьму по прямому указанию из столицы.

Задачи Соборов отличались большим разнообразием. В целом их можно разделить на две большие группы: задачи Соборов в период прочной монаршей власти и в период слабости или полного отсутствия таковой. Наиболее характерна для Соборов первая группа задач. Это прежде всего информирование монарха и правительства о положении дел в стране, настроении общества, его отношении к какому-либо государственному вопросу; совещание власти с представителями общества по вопросам проведения реформ, ведения войн, принятия законов; участие сословных представителей в разработке законов и подготовке правительственных мероприятий, содействие власти, в первую очередь моральное, в претворении в жизнь совместно принятых решений.

В кризисные моменты Земский собор превращался в высший орган государственной власти, решал ключевые вопросы государственной жизни, возводил на престол самодержцев, помогал новому правительству вставать на ноги, не гнушась при этом чисто чиновничьих, наиболее неблагодарных функций, для выполнения которых был необходим высокий моральный авторитет этого высшего представительного органа. Примером подобного отношения к своему общественному долгу является сбор сословными представителями чрезвычайных налогов и умиротворение не признавших Михаила Романова казачьих отрядов в первые годы правления молодого государя.

В такие периоды Собор превращался из эпизодически созывающего органа в орган постоянно действующий, как это было в период с 1613 по 1622 г., когда практически непрерывно работали три соборных состава, сменяющих друг друга.

После беглого обзора самоуправления в первой половине ХVII века, не лишне, пожалуй, подытожить его основные черты, отличавшие тогдашнюю систему самоуправления и представительства (да и всё общество) от современного:

1. РЕЛИГИОЗНОСТЬ. Для каждого гражданина тогдашней России свойственная его народу религия определяла как основные цели и принципы его собственной жизни, так и уклад жизни всей нации. В значительной степени формируя облик тогдашнего государства и общества, религия играла роль умиротворительницы противоречий между сословиями, нациями поколениями, полами, иными общественными группами и отдельными лицами. Эту роль религии удавалась достойно играть лишь постольку, поскольку каждый россиянин  допетровской эпохи ощущал себя неотъемлемой частью родного ему национально-религиозного организама, а не одиночкой, затерявшимся в толке верующих и “ неверующих “ различных  партийно-религиозных толков, тщетно пытающихся полноценно заменить традиционные религии в общественной жизни.

2. АРИСТОКРАТИЗМ, почти бесследно вытесненный из нашей жизни царством победившего хама, готового в любой момент ринуться на ниспровержение чего угодно по призыву очередного партийного главаря - демагога. Нелишне, пожалуй, напомнить, что “ демагог “ в переводе с древнегреческого не просто болтун, а “раб толпы“, а значит её порождение.

3. СОСЛОВНОСТЬ, некогда делившая русское общество на реально существующие, сплочённые, активно действующие сословные коллективы, возникшие в силу естественного деления общества на профессиональные группы. На смену сословности, как мы знаем, пришёл конгломерат малочисленных профсоюзных организаций, в той или иной мере втянутых в межпартийную борьбу, мешающую им сплотиться хотя бы в подобие сословий и отталкивающую от них весьма многочисленный слой противников межпартийных распрей.

4. БЕСПАРТИЙНОСТЬ - неотъемлемая часть русского допетровского мировоззрения, попавшая сегодня в наиболее, пожалуй, трагичное положение. Золотое правило русского уклада жизни : “Царство, разделившееся в самом себе опустеет“ ныне выброшено на “свалку истории“ в угоду воцарившемуся в нашем сознании правилу “Неразвитость многопартийной системы - зародыш тоталитаризма“. Однако, если мы вспомним, что любая партия способна существовать лишь в непрерывной борьбе за власть, являясь в силу этого готовым орудием для её узурпации, то нам трудно будет отрешить от мысли, что в облике столь “непримиримого“ врага тоталитаризма как партийность, есть нечто от его повивальной бабки.

Впрочем, и это замечание и вся статья в целом являются не более, чем призывом к размышлению о том, что утрачено нашим обществом на пути исторического развития и о выигрышности для нас этих утрат.

Подобно тому, как исследование самоуправления и представительства в России разумно начинать с исследования их обликов в конкретные периоды русской истории, исследование самоуправления представительства в царский период разумно начинать с исследования самоуправления и представительства в среде конкретных сословий тогдашнего русского общества. Приступая  к такому анализу необходимо уяснить себе сложную сословную структуру Руси первой половины 17 века.

Все тогдашние сословия можно условно подразделить на две большие группы: тяглые и служилые. Тяглые - это в первую очередь крестьяне, ремесленники и купцы, - то есть та часть населения, которая занята главным образом в сфере материального производства и обмена. К служилым следует, пожалуй, отнести духовенство, военно-служилые сословия и чиновничество, - то есть ту часть населения, которая занята главным образом в сфере обслуживания нематериальных потребностей общества.

Очерченное выше различие между сферами общественно-полезной деятельности, в которых подвизались эти группы населения, обусловило, по-видимому, и различие в характере повинностей, которые эти группы несли в пользу государства.

Для тяглых это было главным образом тягло, применительно к данной работе включавшее в себя:

а) чисто экономические повинности, то есть предоставление государству доли нажитых ими в процессе самостоятельной хозяйственной деятельности материальных благ ;

б) личную службу на тех участках государственной деятельности, которые были непосредственно связаны с хозяйственными операциями самого государства, либо с государственным регулированием хозяйственных операций других субъектов предпринимательской деятельности (как мы назвали бы их сегодня).

Для служилых сословий государственные повинности носили в основном характер личной службы на тех участках государственной деятельности, которые не были непосредственно связаны с экономикой - в первую очередь это сферы общего управления обществом, обеспечение его безопасности от внешних и внутренних врагов и, говоря современным языком, идеологическая и просветительская работа, выпадавшая в основном на долю духовенства, чья деятельность изначально совмещала в себе служение Господу, Государству и Обществу.

Конечно, приведенное здесь деление общества и попытка объяснить его смысл с точки зрения сфер деятельности различных частей общества и характера их государственных повинностей являются очень условными, не содержащими жесткой схемы с четкими гранями - совсем наоборот. Создать такую схему вряд ли возможно, поскольку очерченные выше закономерности сочетались с массой исключений.

Так, например, служилые сословия владели значительными богатствами, в первую очередь землями, и в силу этого играли видную роль в хозяйственной жизни общества. В свою очередь тяглые сословия принимали активное участие в церковной жизни, в управлении обществом (главным образом, благодаря всё тому же представительству) и даже в армейской жизни (поскольку определенную часть армии составляли даточные люди либо выходцы из этих сословий).

И всё же данные исключения, несмотря на свою несомненную значительность, не разрушают схему в целом, ибо в глазах государства и общества главной задачей тяглых сословий было хозяйствование, а служилых - служба. Вся остальная деятельность считалась второстепенной, даже если некоторые представители этих частей общества уделяли ей гораздо больше времени, чем основной.

К тому же богатства тяглой и служилой частей населения имели различный первоисточник. Для первых первоисточником была их собственная хозяйственная деятельность, для вторых таким первоисточником было, как правило, вознаграждение государства или общества за служение им. Судя по всему в этом различии кроется и причина меньшего обременения богатств служилой части населения чисто экономическими повинностями, нежели обременение такими повинностями богатств тяглого населения. Видимо, считалось неразумным забирать у служилой части населения долю того, что само государство когда-то дало этим людям за их личную государственную службу.

В свою очередь и это правило имело существенные исключения, поскольку богатства служилого люда нередко всё-таки обременялись отнюдь не символическими экономическими повинностями, такими, например, как подати с церковных, поместных и вотчинных земель. Правда, справедливости ради надо отметить, что бремя это падало в основном на земли, населенные все тем же тяглым людом, то есть, в конечном итоге на само тяглое население.

Подобно причастности к тяглу служилых сословий, тяглые сословия были причастны к государственной службе, и не только к службе в экономической сфере (царские кабаки и таможни), но и в сферах общего управления, судебной и политической деятельности (старосты, целовальники, судейки, участники Земских Соборов), а также в военной сфере (помимо уже упоминавшихся даточных людей это участие тяглого населения в построении оборонительных сооружений и в ополчениях).

Уяснив общий смысл предлагаемого в данной работе деления общества на тяглую и служилую части необходимо разобраться в последующем делении этих частей. Служилая часть включала в себя духовное и светские сословия: военные и гражданское (дьячество).

Духовное сословие делилось на собственно духовенство (священники) и других служителей Церкви (причет церковный) и зависимых от Церкви людей. Священство, в свою очередь, делилось на белое и черное по признаку различной степени отрешенности от мирской суеты. Белому позволялось вести более мирской образ жизни, нежели черному. В соответствии с образом жизни, который избирал священник, Церковь решала вопрос о его пригодности к занятию высоких постов в земной церковной иерархии: предпочтение отдавалось черному духовенству, как более самоотверженному в аскезе во благо Церкви, за что и получившему свое название по цвету одеяния монахов (“чернецов”). Это предпочтение выражалось в более легком для черного духовенства доступа к должностям низшего и среднего звена и полной недоступности для белого духовенства должностей высшего звена.

Данное деление духовенства, несмотря на свою значимость для церковной жизни, все же было скорее внутрисословным делением, нежели делением на сословия, чего никак нельзя сказать о военно-служилом слое. который состоял из очень разных по своему положению в обществе групп, дробившихся  в свою очередь на более мелкие подразделения. В этой ситуации очень трудно четко установить, где заканчиваются межсословные и начинаются внутрисословные различия.

С уверенностью можно сказать, что бояре являлись единым сословием, чего не сказать о группе дворян и детей боярских, подразделение которой (дворовые, выборные, городовые и прочие) составляли скорее самостоятельные сословия, нежели внутрисословные прослойки. Еще труднее определить как единое сословие казаков, стрельцов, пушкарей, затинщиков и прочих низших служилых чинов недворянского происхождения, ибо все эти группы, как правило, вели обособленный друг от друга образ жизни.

Не мене сложным было деление тяглой части населения. По месту жительства (а значит и прикрепления к определенному виду тягла) она делилась на посадское (городское) и уездное (сельское) население. По роду занятий можно выделить торгово-промышленный, ремесленный и земледельческо-скотоводческий слои.

К первому слою относилось купечество, которое состояло, по сути, из нескольких сословий - гостей, купцов гостиной и суконной и сотен, более мелких торговцев, - и занималось торговыми и финансовыми операциями, организацией промыслов.

Ко второму слою относилось множество групп ремесленников, которые были сформированны по чисто профессиональному признаку ( кузнецы, гончары, сапожники, ткачи, иконописцы и т. д.) в слободы, сотни и т. п.

Третий слой был представлен крестьянами,  которые по принадлежности земли, к которой они были прикреплены (а значит и по виду тягла) подразделялись на государственных (черносошных), дворцовых, церковных (главным образом монастырских), вотчинничих и помещичьих.

В отличие от служилой части населения в тяглой среде не столь четко соблюдалось разграничение занятий, которое легло в основу сословного деления. Многие ремесленники занимались торговлей и крестьянским трудом, а крестьяне ремеслом и торговлей. Существовало даже особое определение крестьян, которые занимались только сельскохозяйственным трудом - “пашенные” крестьяне (в отличие от крестьян “торговых”).

Помимо смешения занятий в тяглой среде и служилый люд активно занимался “тяглой” деятельностью.

Отношение государства и общества к подобному смешению было неоднозначным и претерпело существенные изменения на протяжении интересующей нас первой половины 17 века. По сути, сам по себе факт занятия представителей одного сословия деятельностью, официально закрепленный за другим сословием, не вызывал недовольства ни государства, ни общества. Оно появлялось только тогда и постольку, когда и поскольку подобное вторжение ущемляло тяглые интересы государства или какой либо сословной группы. Так, например, когда уездный крестьянин успешно занимался торговой или ремесленной деятельностью на посаде, это было только на руку его крестьянской общине, поскольку давало ей возможность возложить на своего более зажиточного товарища дополнительное тягло, облегчив, тем самым, тяглое бремя других своих членов.

Для посадской же общины ситуация складывалась совсем по-другому. Все тягло, которым облагалась торгово-ремесленная деятельность на данном посаде приходилось тянуть посадской общине, а часть барышей (нередко значительная), которые эта деятельность приносила, оседала в карманах конкурентов из других общин, вовсе не принимавших на себя бремя посадского тягла.

Чем доходней была такая не облагаемая надлежащим тяглом деятельность, тем более доходов недополучало государство в целом. Государство, которое было вынуждено вести почти непрекращающиеся войны чуть ли не по всему периметру своих границ ( а нередко и в глубоком тылу), естественно, не могло мириться с таким положением вещей.

Выходов из этого положения, кажется, могло быть только два. Первый предполагает предоставление гражданам свободы выбора трудовой деятельности при условии неустанного отслеживания государственными агентами реальной занятости граждан в целях соответствующего налогообложения. Второй предполагает закрепление за каждым гражданином права на строго определенный вид деятельности и, соответственно, обязанности нести повинности, связанные с данным видом деятельности.

Второй путь заключает творческую инициативу граждан в рамки более тесные, нежели при первом пути, но резко удешевляет сам процесс раскладки и сбора налогов, что, в конечном итоге, позволяет облегчить само налоговое бремя.

Государства, обладающие достаточными средствами для содержания многочисленной и бдительной армии налоговых агентов избирают, как правило, первый путь; государства, не обладающие такими средствами вынуждены избирать путь второй. Недостаточность же средств, как известно может быть вызвана тремя причинами: недостаточность доходов. их неразумным расходованием и чрезмерностью неизбежных расходов.

Без специального исследования трудно сказать насколько значимы были для тогдашнего русского бюджета первые две причины (судя по всему они не оказывали на него ощутимого влияния), но значительность третьей причины очевидна, пожалуй, даже для неискушенного в финансовой истории исследователя, ибо, как известно, львиную долю тогдашних расходов составляли расходы на ведение практически непрекращающихся оборонительных войн.

В этой ситуации выбор русским государством закрепощающего варианта налогообложения был, пожалуй, предрешен. При чем инициатива в закрепощении сословий исходила не столько от государства, сколько от общества, точнее от заинтересованных сословий. Дворянство боролось за закрепощение крестьян; посадский люд за прикрепление к посаду всего торгово-промышленного и ремесленного населения, то есть в какой-то мере за закрепощение самих себя; крестьянские общины также боролись против самовольных уходов своих членов (ибо тягло в этом случае приходилось тянуть оставшимся).

В силу всех этих факторов на протяжении первой половины 17-го века набирал силу процесс закрепощения практически всех сословий русского общества, который привел к принятию Соборного Уложения 1649 года, пожизненно и наследственно закрепившего за подданными русского царя их сословные права и обязанности. Правда, немало фактов говорит о том, что это законодательное закрепощение в допетровской Руси так и не стало повседневной практикой реальной жизни.

По мере формирования каждое сословие получало определенное место в иерархии сословий Государства Российского. Иерархия эта была достаточно сложной и, несмотря на открытость и незыблемость своих основ, не вполне поддающейся точному отражению в современных исследованиях.

В сословной иерархии  духовному сословию отводилось более почетное место нежели светским сословиям; служилым - более почетное, нежели тяглым; родовитым служивым оказывалось предпочтение перед неродовитыми; посадские стояли выше уездного крестьянства; купеческие сословия были почтеннее ремесленных.

Наиболее полно сословная иерархия описана на страницах грамот Земских Соборов и документов об их деяниях.

После обозрения сословного строя Руси первой половины 17-го века (пусть даже столь беглого и поверхностного, как наше) неизбежно встает вопрос о том, какое из многочисленных  и своеобразных русских сословий этого периода выработало в своей среде  наиболее типичный подход к формированию и деятельности  своего представительства.

Думается, что создателями и хранителями обычаев своего народа являются в первую очередь низшие сословия, у которых высшие сословия заимствуют, как правило, первооснову своего уклада превнося в неё своеобразие, порожденное их специфическим положением в обществе и намного лучшим знакомством с обычиями других народов и других сословий своего народа. В силу этих причин нововведения в национальном укладе жизни как правило сначала формируются в среде высших слоёв общества, праникая затем в толщу народной жизни.

Если согласиться с таким ходом рассуждений, то анализ представительства нужно начинать с крестьянского сословия, а затем переходить ко все более вышестоящим сословиям.

Выбор крестьянского сословия связан не столько с его нижестоящим положением в сословной иерархии, сколько с самим характером крестьянского труда и быта, который является, по сути, материнской колыбелью для всех остальных форм труда и быта.

Тем более, что существовало ещё минимум три слоя, которые стояли на общественной лестнице ещё ниже крестьянства.

Один из них, - холопы, - были чуть ли не единственным слоем русского общества данного периода, который не имел личной свободы, а потому, видимо, не имел и своего представительства.

Два других слоя имели и свободу и подобие представительства, не смотря на неспособность достойно распорядиться своей свободой.

Первый из них, - преступный мир, - уйдя за грань закона унёс с собой многие атрибуты законопослушного общества, в том числе извращенное подобие мирской организации в виде воровских сходок во главе со своими атаманами и т. п.

Второй слой, - нищие, - которые не имея практически ничего кроме жизни и свободы нередко обладали вполне полноценной по тогдашним понятиям мирской организацией.

Но, не смотря на несомненный интерес, который представляют эти слои в качестве предмета для специального исследования, вряд ли можно утверждать, что они внесли существенный вклад в формирование института представительства на Руси.

После упоминания о положении с представительством в самых нижних слоях общества можно, пожалуй, приступить к исследованию представительства в крестьянской среде, определив предварительно разряд крестьянства, с которого начнётся наша исследование.

Думается, что таким разрядом должно стать черносошное крестьянство, поскольку черносошные крестьяне были предоставлены себе в наибольшей степени и имели наилучшие условия  для самостоятельного созидания своего общественного быта.

Наиболее изученным является быт черносошного крестьянства русского Севера, что неудивительно, поскольку в этом районе оно являлось преобладающим разрядом не только крестьянского населения, но и населения вообще.

Потребность в представительстве появляется, как известно, у человеческого коллектива по мере вступления его в контакт с другим коллективом. Строго говоря, уже отдельные семьи которые жили в одной деревне, в какой то мере нуждались в представительстве. Но, поскольку в условиях малочисленной северной деревни (три - четыре двора) члены семей как правило имели возможность общаться друг с другом непосредственно, нужда в представителе появлялась у семьи очень редко. В эти редкие моменты представителем семьи практически всегда становился отец, либо видимо за его немощью, старший из его сыновей, живущих с ним.

Когда же дело касалось участия деревни в жизни волости, вопрос о представительстве вставал всерьёз, ибо согласно М.М.Богословскому “деревня на севере была первичным союзом в той сложной сети союзов, в которую сплеталось общественная жизнь Поморья. Значительное количество деревенских союзов совпадали с семейными; другие представляли собою складнические группы, совладевшие угодьями. “1. И в первом и во втором случае жители данного двора представлял его хозяин, - как правило являвшийся одновременно отцом семейства. изредка (видимо в случаях его нетрудоспособности) ещё при жизни отца его места занимал старший сын. 2

Но далеко не все дворохозяева деревни являлись на сход. Практически всегда на сход являлась незначительная их часть (в крупных деревнях) или вообще один человек (в малочисленных деревнях). 3 Судя по всему именно на этом уровне зарождается представительство, ибо “избрание деревней своего представителя на волостной сход было несомненно результатом взаимного соглашения дворохозяев.”4

При этом выбор как правило падал на “семьянистых”, уважаемых людей. 5

Из этих представителей деревень, действовавших “во всех крестьян место” составлялся волостной сход, бывших в мелких волостях представительным собранием первого уровня. Иначе обстояло дело с более крупными волостями, дробившимися на волостки, сошки, приходы и тому подобные объединения деревень, каждое из которых имело свой сход, избиравший своих должностных лиц и представителей для участия в волостном сходе. 6

В свою очередь “волостные миры с посадским миром, где был посад,  во главе, а где его не было и без него, составляли союз высшего порядка, уездное общество, также называемое в актах “миром”. 7

Уездный мир также имел свой представительный орган, который назывался, как правило, “всеуездный земский совет” или”всеземский совет”. 8 Волостное крестьянство было представлено на нем “двояко: представителями волостей на съездах бывали или выборные волостные власти, или особые специально для того избранные депутаты”, которые, кстати, нередко носили название “посыльщики”, аналогичное по своему смыслу слову “депутат”, заимствованному нами из западноевропейских языков. 9

Путешествия вверх по лестнице миров, складывавшихся в конечном счете в российское общество 17 века,  можно было бы и продолжить если бы его полноценное освещение было возможно без предварительного изучения миров иных, нежели миры черносошных крестьян русского Севера, которые по мнению некоторых исследователей были чуть ли не единственным очагом общественного самоуправления в тогдашней России. Чтобы оценить правомерность подобной точки зрения необходимо продолжить исследование  представительства в других слоях русского общества.

На том же Севере второе место по количеству тяглых дворов занимает в ХVII веке церковная земля10, владение которой  (помимо прочих вопросов) побуждало духовное и светские сословия (в данном случае крестьянство) к совместной деятельности.

Местом наибольшего переплетения церковных и земских интересов были земли приходских храмов в черносошных волостях. Храмы эти как правило строились крестьянским миром на своих землях, регулярно получали от него материальную помощь и мели своё хозяйство, управляемое церковными старостами, избиравшимися всё тем же миром 11. Даже священники и причет церковный в таких храмах как правило получали свои места по мирскому выбору.12

Такой “храм продолжал владеть приобретенными землями, не обеляя их, являлся дольщиком в развёрстке и платяже мирского тягла и вообще был одним из участников земского мира наравне с другими его членами.”13

Несмотря на большую самостоятельность местом ещё большего переплетения интересов духовного и светских сословий являлся монастырь, который “в значительной мере был заведением общественного призрения,.. давал приют и пропитание множеству нищих,.. оказывал окружающему населению... врачебную помощь,..играл роль приюта или богадельни.”14

Сочетание этих видов деятельности древнерусского монастыря с чисто богослужебными его заботами нередко приводило к тому, что местные миры сами основывали монастыри и материально поддерживали их после основания.15 По мере своего развития и монастыри, основанные миром, и монастыри, основанные старцами, приобретали черты хозяйственных обществ, которые не только вели сельскохозяйственную,  промышленную, торговую и финансовую деятельность, но и активно скупали земли, населенные тяглыми крестьянами.16

При этом “участки черной земли, приобретаемые монастырем, выходили из состава земель черных крестьянских обществ, но тягло, наложенное на эти участки, продолжало входить в состав волостного тягла, и крестьяне на них сидевшие, становясь съемщиками монастырской земли, продолжали оставаться членами волостного мира, как тяглой организации”.17

Вместе с тем владение тяглыми землями в данной волости давало право приходским церквам и монастырям посылать на волостные сходы своих представителей. При этом приходскую церковь как правило представлял церковный староста, реже священник (18), монастыри же направляли на сход  монастырского старца либо кого-нибудь из представителей монастырской администрации.

Помимо мелких земельных участков, рассеянных в черных волостях, монастыри нередко получали в качестве пожалований целые волости, которые в таком случае обособлялись в самостоятельную, подчиненную монастырю, административную, финансовую и земскую единицу. В такой волости “под защитой и руководством монастыря волостной мир продолжал быть такою же самоуправляющеюся единицей, как черная государственная волость под надзором воеводской власти, становящейся над мирами с начала 17 века”.19

Приведенная выше цитата принадлежит знатоку русского Севера 17-го века и сказана именно об этом регионе. Но, обратив свой взгляд на жизнь монастырских крестьян “крепостнического Центра”, мы увидим похожую ситуацию. Вот, например, как характеризовал жизнь монастырских крестьян исследователь Солотчинского монастыря (под Рязанью) в 17-м веке:

“... крестьяне составляли из себя особую, с некоторой долей самостоятельности, общину, которая выставляла своих посредников, защищающих ея интересы и устрояющих ея хозяйство... мир сосредоточивал высшую власть в сходке (“всходе”). Вопросы особой важности и общаго интереса, как например выбор целовальников и старосты, разверстка тягл, ходатайства к монастырским властям и т.п. ведались и решались здесь”.20

Аналогичная судьба ждала общину при пожаловании ее земель помещику или вотчиннику. Община в этом случае попадала  под власть землевладельца, но, как правило, не лишалась своей организации и изрядной доли самостоятельности.

По свидетельству одного из крупнейших в 19-ом веке знатоков истории русского крестьянства “прикрепление крестьян к земле ... не уничтожило их гражданской личности ... без различия жили ли они на дворцовых и черных землях, или на землях частных владельцев. Крестьяне по прежнему составляли общины и управлялись своими выборными начальниками, и подлежали одному суду наравне с другими классами русского общества, и ежели когда по привилегии суд был предоставлен землевладельцу, то и землевладелец  судил не иначе, как по общему порядку суда при посредстве старост и целовальников... правительство по прежнему ... в общественных делах непосредственно относилось к крестьянской общине, а не к землевладельцу ... и крестьяне в общественных делах действовали через своих выборных начальников, а не через землевладельцев ... по прежнему община, волость, могла состоять из одних крестьян, живущих на владельческих землях, и из крестьян, живущих на черных и владельческих землях”.21

Надо сказать, что не только крепостное право 1-ой половины ХVII века, но и гораздо более суровые порядки ХVIII-го и первой половины ХIХ-го веков не уничтожили крестьянскую отбщину на частновладельческих землях. “Только в самом конце ХVIII-начале ХIХ века (!) начали встречаться случаи (!) полного разрушения помещиками общинной организации”. 22

В сущности, было бы странно, если бы прикрепление к тяглу, не разрушившее общины во всех остальных разрядах крестьян и других слоях населения привело бы к таким последствиям в среде частновладельческих крестьян, ибо тягло частновладельческого крестьянина не отличалось по своей природе от аналогичного тягла государственных и монастырских крестьян, которые так же были прикреплены к земле, как и частновладельческие крестьяне, так же как и последние оставаясь при этом лично свободными гражданами,  независимыми от землевладельца вне возложенной на них государством обязанности тянуть тягло в пользу того владельца, обрабатывая чьи земли они кормились.

Более того, в этот период прикрепление крестьян к земле было лишь одной из разновидностей всеобщего прикрепления граждан к государеву тяглу или к государевой службе. В этом смысле посадские и дворяне были такими же крепостными, как и помещичьи крестьяне. Лишь впоследствии крестьянская крепость приобретает принципиально иные черты, поскольку начинает трактоваться как прикрепление личности  крестьянина к личности землевладельца. К тому же этот процесс наполнения крестьянской крепости принципиально иным содержанием происходит на фоне раскрепощения всех остальных сословий.

Вот лишь два документа, иллюстрирующие полноправное положение общины частновладельческих крестьян в русском обществе первой половины 17 века.

В первом “боярина князя... Черкаского человек Данилко Тварогов, да Суздальского уезда боярина ж князя... Черкаского села Васильевского староста Ивашко Курбатов, да целовальники [перечисление], да и все крестьяне Васильевской волости“сообщают царю:”...побежали от нас крестьяне [перечисление]”. Тут же приводится цель челобитной:”...тебе б, государю... Михаилу Федоровичу явка наша была известна”. 23

Как видим в этой челобитной побег воспринимается крестьянами главным образом как нарушение обязанности перед государем, а не помещиком, в силу чего крестьяне считают своим долгом уведомление о нем самого государя, даже не поминая при этом об оповещении или неоповещении ими землевладельца.

Но, может быть землевладельцы придерживались иной точки зрения на положение крестьян в обществе, а крестьяне времен Михаила Федоровича просто не успели этого осознать?

Чтобы выяснить достоверность этого предположения обратимся к документу, рожденному совместной деятельностью всех сословий вполне крепостнического Серпухова и его окрестностей, появившемуся на свет через десятилетия после окончательного закрепощения крестьян Уложением 1649 года:

“...Высоцкого монастыря ахимарит Засим с братьею, да Владычня монастыря келарь... с братьею, да серпуховской протопоп с братею, да Серпуховского уезда помещики и вотчинники, дворяне Московские и дворяне и дети боярские и городовые, и новокрещены, да серпуховичи посадские тяглые люди, староста Семён Сакольников да целовальник Евсевий Полстовалов - и во всех посадских людей места, да серпуховские пушкари и городовые воротники, да Оболенского уезда помещиков и вотчинников приказчики и старосты и приходские попы, да Таруского уезда дворяне Московские и жильцы, и дворяне и дети боярские городовые и приходские попы - приговорили все: в Серпухове в Съезжей избе подъячему Алимпею Яковлеву быть ему , Алимпею, подъячим у государева дела и у земских дел...”24

Прежде, чем говорить о значениии этого документа попытаемся уточнить его содержание. В порядке перечисления сословий Серпуховского уезда мы видим вполне обычную для того времени иерархию: духовенство - светские помещики и вотчинники - тяглое население. При перечислении же сословий Таруского уезда мы сталкиваемся со странной, казалось бы, ситуацией: духовенство идет после (а значит поставлено ниже!) военно-служилых групп. В обществе Оболенского уезда ситуация ещё “хуже” - несмотря на отсутствие в списке его представителей членов хоть мало-мальски привилегированных сословий, священикам всё равно достаётся самое последнее место - позади помещичьей дворни (!) и помещичьих крестьян, то есть самого низшего разряда тяглого населения.

Чтобы разобраться в причинах такой  “странной” ситуации вспомним характерные черты положения сельских приходских священников в тогдашнем обществе. Во-первых, это решающее влияние прихожан на получение священником данного прихода, что вполне сродни выборности мирских должностных лиц. Во-вторых, это материальное обеспечение крестьянским миром своей приходской церкви, что превращало ее по сути в часть мирского хозяйства. В-третьих, это традиционно высокий авторитет священика в религиозном обществе, причем не только в среде своих прихожан, но и в глазах представителей всех остальных, в том числе высших, сословий. В-четвертых, это значительно более высокий уровень образованности священства, нежели прихожан из крестьянских волостей .

Все эти факторы судя по всему по достоинству ценились крестьянами той эпохи, сделавшими приходского священника весомым и практически неприменным участником общественной жизни крестьянского мира.

Подтверждения этого взгляда рассыпаны по множеству дошедших до нас актов крестьянских сходок (выборы, приговоры, челобитные и т. д.), подавляющее большинство которых заканчивается классической формулой “... поп... вместо детей своих духовных руку приложил”. В частности, из шестнадцати образцов подобной документации крестьянского мира, приведенных в Приложении V к тому 1 работы М.М.Богословского “Земское самоуправление на русском севере в ХVII веке “лишь один “выбор” не содержит поповского рукоприкладства. 25

В свете вышесказанного представляется наиболее достоверным предположение, что в приведенном выше приговоре жителей Серпуховского, Оболенского и Таруского уездов приходские попы двух последних уездов представляли не своё сословие, а своих “духовных детей” - помещичьих и вотчинничьих крестьян.

Приняв во внимание это серьёзное уточнение содержания данного приговора, мы можем убедиться, что тогдашние серпуховские и таруские помещики и вотчинники относились к окрестным частновладельческим крестьянам как к полноправным участникам общественнно-политической жизни данных уездов, не считали “порухой” своей чести выработку совместного с ними приговора о том, кому “в Съезжей избе... у государева дела”... быти.

Знакомство с жизнью крестьянских миров поможет нам уяснить принципы, положенные в основу мирской жизни посадского люда, во многом схожей с жизнью сельского населения.

Во многих местностях сходство (особенно в мелких городах) было настолько разительным, что некоторые историки этих местностей говорят об отсутствии какой-либо обособленности в жизни посада и уезда. Так, например, М.М.Богословский считает, что на Севере “и в городе и в уезде жил один и тот же черносошный мужик, занимавшийся одинаково земледелием на посаде и промыслами в деревне. Самыя названия “посадский человек” и “крестьянин” были не более, как шаткими терминами, обозначавшими не различие юридических состояний, а лишь разныя места жительства”. 26

Помимо отсутствия обособленности имело место принадлежность одновременно к двум и более сословиям. Так, например, посадские люди, владевшие деревнями или дворами в уезде, так называемые “деревенские владельцы”, принадлежали и к посадскому и к волостному миру. (27) В свою очередь крестьяне нередко владели дворами в городе и вели там обширную торговлю. Правда, последним нередко удавалось избежать членства, а значит и тягла в посадской общине. 28

В других районах, особенно там, где преобладало поместное и вотчинное землевладение, посад и уезд были более обособленны, что не мешало им так же как и на Севере составлять общеуездный мир, как мы уже видели на примере Серпухова и его окрестностей. Так же, как и на Севере в других районах имела место двойная сословная принадлежность, проявлявшаяся в в крупных городах в виде  ещё более сложных переплетений.

Так, например. по свидетельству Довнар-Запольского “к составу как мастеров, так и торговых людей серебряного ряда [в Москве] принадлежали тяглецы, записанные в разные сотни, а также и лица самого разнообразного социального положения. Так, кроме сотенных и слободских тяглецов, мы встречаем пахотного крестьянина дворцового села Покровского, Новгородца, приписанного к новгородскому посаду, дьячков и других низших церковных служителей Московских церквей, церковных сторожей, мастера печатного двора и т. д”

Нарисованная этим исследователем (одним из немногих в дореволюционной России глубоких исследователей внутренней жизни посадского мира) картина самоуправления в корпорации московских серебряников поразительно напоминает жизнь крестьянской общины:”...торговые и мастеровые люди каждого ряда [в Москве] составляли особый мир, имели свои особые выборные власти. Так, серебряники избирали своих серебряных старост... в количестве двух человек... и объявляли свой выбор за руками боярину Оружейной палаты. Само собой разумеется, что для того, чтобы избрать старосту, равным образом и для других дел, все серебряники должны были иметь мирской совет, как это водилось  в московских слободах и сотнях, Новоизбранные старосты приводились к вере протопопом Рождественского собора и немедленно получали из Приказа наказ.., [который] определял круг их обязанностей”. 30

Как видим, совпадают не только принцины самоуправления, - выборность должностных лиц, созыв сходок и т. п. , - но даже мелочи процедуры введения главы общинного самоуправления в лдолжность, - выбор за руками, привод к вере в церкви, представление новоизбранного с документальным подтверждением его полномочий приказной администрации, получение из рук последней документа, регламентирующего его деятельность.

В свете вышесказанного трудно не применить ко всей России вывод современного исследователя пермско-посадской общины 16 - 18 веков об организации “посадской общины по образцу крестьянской”. 31

Что любопытно обратив свой взор на жизнь привилегированного военно-служилого сословия, мы тоже увидим в ней много общего с “демократией тяглых низов”.

Как известно, при раскладке государственных повинностей, - тягла в данном случае, - среди крестьян, ремесленников и торговцев правительственные агенты, - писцы в данном случае, - в значительной мере опирались на информацию, полученнуюот членов тех местных сословных групп, на которые возлагались эти повинности. При этом отбор “знатоков общества”, - в данном случае старост, целовальников и т. п. , - осуществлялся не приказными чиновниками, а самим обществом.

Аналогичной была ситуация при разверстке государственных повинностей, - в данном случае военной службы, - среди дворян и детей боярских. В данном случае правительственными агентами являлись воеводы или специально присылаемые из Москвы “разборщики”, как правило бояре и окольничие. В качесве общественных помощников выступали выбранные местными дворянами и детьми боярскими из своей среды “окладчики”, которые,  предварительно присягнув,  сообщали “разборщику” все сведения о своих товарищах по оружию (и землевладению в данном уезде), которые были необходимы для зачисления местного помещика на надлежащуу службу и выделения ему соответствующего поместного оклада или денежного жалования. 32

Срок полномочий членов этой “коллегии уездных предводителей дворянства”, как называл её В.О.Ключевский (33), различными исследователями определяется по разному. Так, автор исследования по истории нижегородского края считает,что окладчики выбирались на год, дабы “наблюдать, чтобы “земля из службы не выходила”