«Русский ковчег в Австралии» с чтецом Александром Сергеевичем Хрусталем

Русская община
Печать

                                                                  

 

КРАСНАЯ ПАЛАТКА

 

Не хочу, не могу, не смирился

и в душе все границы сотру

я в Советском Союзе родился

я в Советском Союзе умру

надпись на сельском магазине в Рязанской области

 

– Представьтесь, пожалуйста.

– Милостью божией чтец Александр, "Австралийский и Новозеландский". В мiру - Хрусталь Александр Сергеевич, родился 27 декабря 1962 года в столице нашей родины городе-герое Москве. Теперь житель города Мельбурна.

– Как случилось, что Вы оказались в Австралии? Когда это началось и осуществилось?

– Началось это с полного обвала экономики и распада страны. Когда перестали платить зарплату.

С программы «500 дней»?

– Да, наверное, так это безобразие и называлось, я уже и забыл этот термин. По-моему, где-то в 1990-м году. Мы тогда поженились с Юлей, а теща тогда все говорила, что нужно срочно закупать еду. Типа -  что "мы все умрем". Помню, закупал крупу. Это были обычные, кондовые, бумажные, советские пакеты по килограмму. Покупал крупу разную: манку, горох, еще что-то. Запаивал их в полиэтиленовые пакеты паяльником. В пакет туго влезало по три-четыре пачки поперёк. Сейчас уже точно не помню сколько, но вид этих пакетов до сих пор перед глазами. У меня весь шкаф был забит этой крупой. Но, слава Богу, голода в стране не было, она не понадобилась.

 Все равно, какой то жучок прогрыз полиэтилен и все попортил, крупа пропала. Ну, так вот, тогда я был молодой и очень активный, искал своё место в жизни, чем бы полезным заняться чтобы "не было мучительно обидно за бесцельно прожитые годы". Тогда меня ещё интересовал  смысл жизни, а не борьба за существование.

 Я окончил московский инженерно-физический институт (МИФИ) по специальности - "экспериментальные методы ядерной физики". В 1980-м году поступил, в 1986-м окончил -"Олимпийский набор". Учились тогда 5 лет, потом полгода диплом и полгода практика. То есть, учились серьезно, выше среднего уровня технического образования в стране, да и наверное в мире. Честно говоря - в начале я был троечником, а потом как-то взял себя в руки, научился работать и практически стал отличником, уже на последнем году учебы. Поэтому и хотели оставить на нашей кафедре ядерной физики. Тогда я полюбил компьютер и начал писать кое-какие  программки. Но на диплом и практику меня переманили в курчатовский институт, обещали в будущем интересную работу и командировки. Сначала, конечно, все было интересно. Нужно было сделать детектор для Калифорния-252. Есть такой искусственно выведенный элемент, на земле практически не встречается, поскольку время жизни его очень мало. Интересен тем, что при распаде образует не один нейтрон, а сразу несколько, т.е. является хорошим источником нейтронов. Поскольку нейтронов несколько требовалось разработать электронную схему, которая замеряла бы несколько связанных между собой временных событий. Пришлось учиться в процессе работы. Делал всё своими руками, многие вещи в первый раз в жизни. Только, пожалуй, пайкой я раньше занимался, ещё когда в школе учился. Конечно ребята из лаборатории много полезного подсказали. Взял готовые счётчики: такие трубки из нержавеющей стали длиной примерно 1 метр. Внутрь туда закачивался гелий-3. А гелий-3 – это 90 рублей литр(при атмосферном давлении) в советское время, очень дорогая вещь. А литров в одной трубке аж все 4. А трубок во всей установке - уж не помню сколько. Денег в то время на науку не жалели, по крайней мере на ядерную физику. Правда, был парадокс - денег полно, а потратить их чрезвычайно трудно, были ещё т.н. фонды, т.е. разрешение купить. Приходилось выкручиваться, изобретать, делать многое из подсобных материалов. Например ящик для перевозки счетчиков переделали в корпус детектора. Дёшево и практично: и счётчики уже закреплены, и ящик из дюраля служит отличным экраном от помех.
Короче, сконструировал я цифровой электронный прибор на микросхемах, сам спаял, сам отладил, сам подключил к компьютеру, сам написал программу, которая замеряла и записывала события из детектора. Отличный получился такой диплом, получил громадное творческое наслаждение. Не хочу сказать, что в первый и в последний раз в жизни, но где-то рядом.

  Это был примерно 1986-й год. Когда я сделал диплом и отбыл практику, меня взяли на постоянную работу. Вот тогда мне и стали давать всю самую черную и нудную работу. Нужно было покрывать трубки для счетчиков тефлоном изнутри, т.е. чисто механическая работа лаборанта.  Жизнь "закончилась", а тогда меня ещё интересовал вопрос, как "правильно" прожить жизнь. Я думаю ситуация была типичной для той поры: было полно учёных и инженеров, а обслуживающей инфраструктуры не было. Не хватало рабочих, лаборантов, техников, всё ну и приходилось всё делать самому.

– Но Вы тогда не были женаты еще, да?

– Нет, но где-то это всё приближалось, примерно совпало с моим крещением. Были конечно просветы и отдушины в этой жизни в виде командировок в Красноярск. Совершенно другая среда. Остатки атмосферы советского атомного проекта, когда люди защищали свою страну, а может быть и всё человечество.

 – Это Красноярск-26, да?

– Да. Приезжали в закрытый город, получали талоны  на шикарную еду в столовой, жили в общежитии. Фактически за нашей группой закрепили отдельную квартиру в общежитии, и, главное, там занимались делом, мыслили исключительно о работе. Если заработался допоздна, можно было позвонить в комендатуру, и тебе присылали автобус (потому что там надо было ехать на электричке до завода). И вообще, отношение к тебе на заводе было совершенно другое. Все занимались делом, и уважали тебя, что ты занимаешься делом.  Люди были намного добрее, чем в Москве.

В общем, никаких бытовых проблем и склок на работе, можно было круглые сутки работать. Что ещё нужно человеку для счастья? Но  все равно меня мучила проблема, что ничего не происходит в жизни, нет движения. И я стал стремиться найти что-нибудь связанное с компьютерной работой, была даже такая мысль заняться искусственным интеллектом. Это было естественно на фоне разговоров о доставании материалов, приборов и всего прочего чего просто нет в свободной продаже для физического эксперимента. Я уже программировал и, быстро понял что программист творить может и творить всё из ничего. Тогда я сказал маме, что хочу найти другую работу. Это был 1989-й год. Мама работала в издательстве «Просвещение» заместителем главного редактора и была знакома со многими авторами учебников, ее ценили и уважали. И она стала всех спрашивать на этот счёт.  Оказалось, что один из авторов работал в некоем институте информатики при некоем госкомитете по информатике и вычислительной техники. Я говорю в "некоем" поскольку это было временем перестройки, с закрытием одних министерств, открытием других. Обычная бюрократическая чехарда.

– Компьютеров тогда вроде практически и не было.

– Были, были. Нам тогда их индусы привозили, ну и с миру по нитке, в обход эмбарго. В ядерной физике,  были ещё советские мини ЭВМ, типа СМ-4 или «Электроника-60». IBMPCбыл только один на сектор, меня к нему не подпускали. В институте информатики я впервые близко познакомился с т.н. IBM PC. Это не значит, что снабжение здесь было лучше, просто страна наводнялась компьютерами просто на глазах. Институт был не академический а именно при "некоем" комитете. Начальником всего был бывший военный, видимо далёкий от науки. Занимались полной ерундой, писали отчёт "об автоматизации всего". Они взяли всю область человеческих знаний, относящихся к компьютерам  и обещали написать программное обеспечение во всех этих областях. Правда, правда, я сам видел отчёт и сам писал часть его. Прости, Господи. Куда там американцам за нами угнаться. Было заранее известно, что высшее начальство отчёт примет и одобрит. Всё было слишком очевидно. Кроме того в одной комнате сидело много людей, из них две тётиньки озабоченные отнюдь не научными проблемами. Работать в таком шуме было просто невозможно. В общем, я уволился оттуда и года там не проработал. Я перешел в другое место, в институт нормальной физиологии имени Анохина (был такой на ул. Герцена рядом с Манежем) к профессору Дмитриевой. Примерно в то время я был уже женат, у нас родился первый ребенок. Все было тогда хорошо, наконец-то я впервые получил в полное распоряжение персональный компьютер и возможность работать. А потом просто перестали платить зарплату (везде по всей стране перестали платить зарплату).

– Это было в 1990-е годы.

– Да, это уже 1990-е. Государство всех тогда бросило, нужно было самим крутиться. Мой брат начал заниматься бизнесом в это время.

– А семья какая у Вас, брат, кто-то еще есть?

– Был брат, отец уже умер к тому времени. Брат, мама и я. Мы тогда жили с женой у тёщи, у метро Ясенево. Брат значит, вместе со школьным другом стал развивать свой бизнес, а может ещё работали на "дядю" бизнесмена. Сейчас точно не помню. Мне тогда было 30 лет с небольшим. Потом родилась дочка, мы уехали в деревню к теще, и я целое лето не появлялся на работе, собственно, что появляться, если зарплату все равно не платят. В общем надо как-то кормить семью. Повторяю опять такой же алгоритм (наступаю на те же грабли), говорю маме, она опять авторов начинает спрашивать, выясняется, что у одного автора как раз сын уезжал в Австралию. А я тогда и не думал об эмиграции. Был такой наивный план: поехать за границу года на два. Жена так и поставила условие, что мы только на два года едем, заработать кучу денег и вернуться. И я с этим парнем встретился, он все рассказал, продал мне анкету в австралийское посольство. Когда я потом пошел в посольство оказалось, что эти анкеты раздают бесплатно. К несчастью, тогда у меня был идеальный момент для получения визы в Австралию, то есть мне было 30 с небольшим, у меня было высшее образование плюс три года работы после института. Ну, сдали кучу документов, справок. Мы решили идти по честному пути,  т.е. уезжать по т.н. ПМЖ паспорту. Ушлый народ уезжал вообще по обычному загранпаспорту, так было проще. С ПМЖ было намного больше проблем, потому что надо было выписываться из военкомата(а у меня уже было тогда уже две звездочки), из милиции, с работы. В общем намного больше беготни.  Австралийцам было всё равно какой паспорт.

– Как было принято решение, момент отрыва, сам переезд в Австралию?

– Практически альтернативы не было. Вообще, конечно, много иллюзий было, что приеду, и меня там с распростертыми объятиями возьмут, буду опять с энтузиазмом работать.

– Как ваша мама все-таки к этому отнеслась?

– Ну, она фактически и благословила этот выбор, ну и куда было деваться тогда.

– А с кем она оставалась, или она была еще в силах тогда?

– Во-первых, она была в силах, помню, даже работала еще в издательстве, во-вторых, и брат еще оставался, занимался бизнесом тогда. Он всю квартиру в склад превратил. Когда мы ехали заграницу, у нас было три чемодана вещей по 30 килограмм каждый всякой ерунды, даже плоскогубцы с собой были  и около 170 амер. долларов  в кармане.

– Ну, работу-то дали? Как, собственно, момент встречи произошел? Ехали в неизвестность, на что-то надо жить, что-то надо есть и где-то надо работать, чтобы получать деньги системно.

– Вклеили визу в паспорт, билеты нам купила международная организация по миграции, своих денег не было. Система была интересная: на руки билеты не выдавали. Не доверяли. Приехали в  Шереметьево к рейсу с чемоданами  без билетов, потом появился человек прохиндейского вида, привёз билеты. Мы расписывались в ведомости, сели в самолет и улетели в полную неизвестность. Где было взять информацию - интернета тогда не было. Помогло только то, что некоторое время я был уже верующим человеком. Меня крестили в 25 лет после того когда я прочитал все Евангелие и воспринял все написанное буквально и я помню  благодать после крещения. Помогла простая вера: "Господь поможет". Работу-то конечно не дали сразу, к ней был долгий и мучительный путь. Хотя и здорово помогли, не дали умереть с голоду. Последнее обстоятельство, правда, сыграло отрицательную роль. Тогда, так сказать, и началось падение. Тут была борьба за выживание, а там борьба с благополучием.  Вы сейчас будете смеяться: но я всем говорю, что пережить благополучие сложней, чем невзгоды. Конечно, было много иллюзий о заграничной жизни благодаря холодной войне, железному занавесу, неумелой советской пропаганде и умелой западной. Но всё то, что нам говорила советская пропаганда о Западе и во что мы не верили  - оказалось правдой. По крайней мере таково было психологическое ощущение. Злую роль сыграла и пресловутая советская секретность.  Нам на военной кафедре преподаватель!!! рассказывал об американском скорострельном пулемёте "Вулкан" с электроприводом которым можно косить траву. Только недавно посмотрел фильм о советских скорострельных системах, в них не нужны киловатты электроэнергии как у американцев. Таких примеров масса. Если бы мы это всё знали во времена СССР. Мы бы по другому смотрели на мир. В общем, вся наша наивность быстро вылечилась за границей, ведь и мысли не было, что будет проблема в трудоустройстве. Я любил говорить, что здесь (за границей) год идёт за два (взрослеешь и умнеешь в два раза быстрее).

– А в каком году все-таки произошел этот отрыв. В 1997-м?

– Нет, в 1994-м, по-моему.

– То есть на следующий год будет 20 лет. А жена кто по профессии?

– Жена по образованию учитель русского языка и литературы, окончила ленинский пединститут. Ее отец Павел Тюрин был художник-любитель, а его родной брат Аркадий был художником мультфильма «Левша». Сын Аркадия Михаил – архитектор, то есть семья была с художественным уклоном. Юля училась когда-то в художественной школе, но потом все-таки пошла учиться не на художника, а на педагога, но отработала буквально несколько месяцев в школе и оттуда сбежала. Работала машинисткой. Когда мы только начали встречаться, она как раз работала машинисткой и устраивалась на работу в Третьяковскую галерею. Устроилась в отдел закупок, чтобы крутиться в этой художественной среде. Тогда она еще какие-то картины писала, сейчас уже давно не пишет, не до того. Теперь она преподает русский язык и литературу.

– А как все-таки произошел момент встречи? Почему именно Мельбурн?

– Почему сразу Мельбурн? Вообще то, если бы я сразу думал о карьере, то летел бы сразу в Сидней. Мы подумали: спокойный город, полетели в Аделаиду. Нас встречала переводчица в аэропорту, русская, из эмигрантов. Первый вопрос, который мы ей задали при встрече, есть ли здесь русская церковь?

– А брак у Вас был венчанный?

– Почему "был", он и сейчас "венчанный", если вы имеете в виду таинство венчания. Мы венчались на Покров, и так получилось, что мы венчались раньше, чем расписались, на неделю или две. Это было против правил. Просто очередь огромная была в ЗАГС, а очень хотелось именно на Покров, священник пошёл нам на встречу. Мы потом свидетельство показывали в церкви, так нас просили. Нельзя было батюшку подвести. Вот, и первый вопрос, который мы задали переводчице, есть ли тут русская церковь. Мы потом  с ней подружились, и она нам рассказала, что мы были первые и последние приезжие, которые спросили об этом. И мы стали ходить в церковь, причем каждое воскресенье. А надо было ехать в церковь на двух автобусах, то есть это был такой некий подвиг. В Москве ходили лишь эпизодически.

– А почему ходили в церковь?

– Потому что была такая мысль, что без церкви пропадешь. Потом мы машину купили, и до церкви стало добираться 10 минут.

Тогда я стал ездить на каждую вечернюю службу. Завёл себе такое правило. Бензин тогда дешёвый был.

– А службы регулярно там велись?

– Там тогда священник один был, служили по выходным и по большим праздникам. Это Никольский храм. Например, как-то повелось, что они Николу зимнего служили, а летнего – нет. Так что проблемы с выбором не было, можно было ходить на все службы. Когда служат каждый день - это не реально для мирского человека. Таким образом я стал (как и моя жена) "практическим" христианином. Раньше вера была чисто умозрительной, а теперь пошли искушения, хотя я и не знал этого слова. Первое ощущение на службе было, что стоять здесь ужасно тоскливои тягостно. Но была вера, что если я перетерплю всё до конца, то будет хорошо, что пребывать на службе – это полезно. Одна эта мысль спасала. Так я на практике понял, что нельзя доверять своим мыслям и чувствам. Потом был один мужчина, его Виктором звали, он пригласил меня на хор. Именно "на". Просто подошёл ко мне во время всенощной и затащил на клирос. А он такой высокий был, клирос, там надо было подниматься на балкон, на второй этаж. Мне сразу дали книгу на церковнославянском языке читать. И я стал читать, а язык бы незнакомый и читать меня на нём никто не учил. Ну конечно это "чудо" объясняется просто. В свое время в Москве, в книжном магазине,  я купил книжку – "сборник постановлений Церковных Соборов", и  привез её в Австралию (помните, в тех самых трёх чемоданах вместе с плоскогубцами и отвёртками).  По иронии судьбы книга была издана в зарубежной церкви - это фактически был реэкспорт. Она была написана на церковнославянском языке. После покупки, я эту книжку открыл, и понял, что умею читать на церковнославянском. Ну во-первых, многие буквы те же самые. Во-вторых, там есть греческие буквы, например начало слова "псалом". А я изучал же высшую математику, а там эти греческие буквы есть. Ну и потом – я же читал Евангелие много раз, т.е. "стандартные" слова и фразы были на слуху, поэтому легко было достроить целое слово, если можешь прочесть хотя бы часть букв.

 

Так начался мой следующий этап церковной жизни. Когда участвуешь в службе, волей не волей, требуется большая концентрация внимания. Время течёт заметно быстрее поскольку занят делом и некогда скучать, чувство тоски прошло само собой.

Я читал за чтеца в слух и для меня было откровением, что текст службы это не "специальный" набор непонятных слов, а рассказ о текущем празднике. Как всё просто! Если хочешь узнать, в чем смысл праздника, читай текст службы. На хорах меня очень тепло и радушно принял замечательный человек - регент Иван Евгеньевич Строковский. Светлая ему память. Он буквально втянул меня в церковное пение. Было очень странно, голос не слушался. Но мало по малу втянулся благодаря его доброте и поддержке. А у меня  то и музыкального образования никакого. Никогда раньше не пел, только музыки много слушал.

– Службы в храме, они вас как-то изменили внутренне, появилось ощущение какого-то покоя, устойчивости?

– Нет никакого устойчивости и покоя. Я бы сказал даже наоборот, правдо мировоззрение поменялось кардинально (два совершенно разных человека). То, каким я приехал 20 лет назад, и то, какой я сейчас,  это небо и Земля.

– Нет тоски по науке сейчас?

– Пожалуй сейчас есть. Не тоска, а так - слабый интерес. Последние полгода меня потянуло на ядерную физику, фундаментальную науку.

– Сейчас ваше внутреннее состояние: получилась ли у Вас жизнь или не получилась? Правильное ли было решение уехать в Австралию и остаться?

– У меня пятеро детей, дочка старшая.

– Работает?

– Нет, сейчас не до того. Была отличницей в школе, хотела музыке учиться в университете, но потом вышла замуж как только ей исполнилось 18 лет. Родилась внучка, не до того ей сейчас, ищет себя.

– Жизнь, наверное, напряженней здесь, чем в России?

– Во-первых, здесь видишь всю мешанину, как осколки державы разлетаются. Потом мы все поехали в Россию, первый раз за 7 лет пребывания в Австралии. Вернулись совсем в другую страну, поехали примерно на 2 месяца, жена подольше. Это был 1999 год, я приехал к свадьбе брата.

– А что сейчас с братом, кстати?

– Он умер. 8 мая будет год. Короче говоря, я поехал в Россию, а когда вернулся, меня уволили с работы. Всегда, когда едешь в Россию, случается какой-то перелом в жизни, например тебя увольняют с работы. Я им сказал, что я уехал на два с половиной месяца в Россию, а они запаниковали, думали, уехал и не вернется. Хотя я говорил, что вернусь. Там взяли человека на мое место, австралийца. Поступили в общем то подло. Для меня, конечно, это было шок после двух с половиной лет работы – такое обращение.

– Не возникает желания вернуться обратно?

– Да желание возникло уже после первой той поездки, это длинная история. Мы несколько раз об этом объявляли, над нами все смеялись тогда. В общем, коротко – хочу вернуться, но не знаю как.

– Я бы хотел, собственно, расспросить о том, насколько удачно прошла адаптация к этой стране с самого начала. Имеется в виду, насколько русский мир совместим с миром австралийским? Насколько это  Вам гармонично или с  диссонансом всё шло с начала переезда сюда? Или были какие-то этапы? 1-й этап: интересно, глаза расширены, желаешь увидеть, например, кенгуру, что дальше? Как все это продвигалось? Или надо было сразу усиленно себя социализировать, входить в рабочий ритм и находить себе работу? Как все это происходило?

– В общем, как бы никакой борьбы не было, потому что в то время как-то еще были остатки социализма в стране и, в общем, было проще. Я уже упоминал, что нас поселили специальный эмигрантский центр, по-моему, на полгода. Это большой кусок земли, где попарно стояли одноэтажные домики. Каждый домик на одну семью.

– В Аделаиде?

– В Аделаиде, домик с небольшим садиком. Когда приехали, весь холодильник был забит продуктами. И там все было: и постельное белье, все кухонные принадлежности, и стиральная машина, холодильник, плита, насчет тостера не помню. Единственное, не было телевизора, но был радиоприемник, с кассетами.

Я тогда, когда включил приемник, удивился: какое качество звучания! Тогда уже пошла китайская техника, я удивился качеству звука. Это было новое поколение электроники. Для меня это было открытием, не России такого ещё не было.

Много было интересных вещей, при этом было очень трудно ориентироваться на улице.

– Начиная с левостороннего движения?

– Нет, даже не в этом дело. Надо было бы с Вами провести эксперимент.

Представьте себе - город, а в городе: такие магазинчики, магазинчики, и на них вывески, вывески, все испещрено вывесками. Заходишь в такой магазинчик или в супермаркет, а потом выходишь, и теряешь ориентировку - просто ты не знаешь, куда идти, потому что ты еще не привык к этим надписям, они для тебя, как китайские иероглифы.

Сейчас уже привык. Есть какие-то сетевые магазины, т.е. повторяются надписи, и ты легко ориентируешься. А то была проблема: все совершенно не российское, не типичное, везде реклама, и вот ты выходишь, и не знаешь куда идти!

– Потому что в России еще тогда не было рекламного изобилия, в начале 1990-х годов.

– Вот это был такой интересный момент. Я бы не сказал, культурный шок, просто психологический момент.

– А язык был понятен сразу? Как язык общения?

– Язык – была проблема с разговорным языком, потому что я учился до 8-го класса в английской спецшколе. У нас, конечно, был углубленный курс языка, то есть нам ставили произношение, грамматику, мы могли читать, писать, но разговорный – был ноль. Фактически, нас не учили разговаривать, общаться, и это, конечно, приходилось учить с нуля.

– На уровне барьера языкового изначально это сразу почувствовалось?

– Естественно, как ты приходишь в магазин. Да, был у меня первый опыт: я разменивал 20 долларов, мне надо было позвонить в Москву, на монеты. В общем, сразу было ясно, что народ довольно-таки дружелюбный, не смотрят враждебно, а пытаются понять и помочь. Другая проблема: как свою мысль выразить не было навыка. Нас всех сразу послали на курсы английского языка. Они где-то совсем рядом были. Преподавание велось на английском. Тут сразу погружался в язык, все объяснения и  упражнения были на английском. В принципе, правительство заботилось, например, когда нас встречали, по прилёте переводчика дали. Помню, жара была и яркое солнце. Они и документы переводили бесплатно. У них была специальная контора, которая, если тебе нужно было, переводила все твои документы с русского языка на английский. Был например, забавный случай: тут аптеки называются «кемист».«Кемистри», это вообще то химия по-английски. Я когда в первый раз увидел, подумал, вот хорошо, магазин химреактивов. Мне вспомнился магазин химреактивов в Москве на улице «25 октября», которая ныне Никольской называется. Я тогда увлекался   фотографией до отъезда, и сам проявлял черно-белую пленку, слайды проявлял и печатал черно-белые фотографии. И я даже взял с собой справочник по химии всех этих растворов. Конечно, это смех, у меня до сих пор хранятся эти две книжки. Очень "актуальная" книжка в Австралии. Мы тут приехали в другую эпоху, уже была цветная фотография, никто сам не печатал, все за деньги проявляли, печатали цвет. Кемист – это значит аптека, а я то подумал, вот зайду и буду себе реактивы покупать: фиксаж, проявитель. Это вот из забавных вещей. Еще из забавных вещей, это, например, супермаркет. Впервые  увидел такой западный супермаркет с тележками. Тут тележки, доллар суешь туда, чтобы отцепить. Я первый раз, когда пошел, я не понял, что потом можно тележку отвезти назад, и свой доллар получить, что это, оказывается, не плата, а залог чтоб её вернуть. И тогда я свой доллар потерял, какому-то  нищему досталось на подаяние. Это всё из забавных моментов. Адаптация проходила еще легче постольку, поскольку мы продолжали жить как бы в советской среде. То есть, еще порядка 20-ти, может быть, 10-ти семей из России жили рядом в том же эмигрантском центре. Приехали также как и мы, большинство из Москвы, постоянно кто-то приезжал, уезжал. Общались, делились опытом.

Потом стали ходить в церковь. Я был крещенным уже в 25 лет, мы с женой в церкви венчались, все такое. Но мы не регулярно ходили в церковь, у нас даже такого понятия не было, что надо в церковь ходить. Но была мысль, что если начну ходить в церковь, я не пропаду в Австралии, поэтому мы сразу стали прихожанами, буквально с первых дней.

И вот стали ходить в церковь. Там нас приметила пара русских местных семей, уже пожилые  пенсионеры Семен Владимирович и Тамара Александровна Лещевы, из Китая, из Харбина.

– И они взяли опеку над Вами?

– Да, и вторая была семья Губченко, Лилия и Женя. Женя был с Украины, попали в Австралию после войны.

Он такой интересный, живчик мужчина и бизнесом занимался. Построил завод, водку производил. Был такой умеренно богатый бизнесмен.

– В Аделаиде?

– Да, но потом это дело бросил. Говорил, что честно нельзя разбогатеть. Кроме того "мешали" религиозные соображения. У них толковые дети, сыновья. Они на докторов выучились, у него два или три сына.

– Доктора, имеется в виду врачи?

– Врачи. Хорошие врачи. Губченко нас везде возили, угощали обедом. Семен Владимирович мне помогал чинить машину. Он ещё с Харбина был механиком, золотые руки. Я многому у него научился. Тоже очень хлебосольная семья.  Везде нас возили, всё показывали.

– Но машину тоже было надо купить на что-то или хватало тех «встречных» денег?

– Никаких "встречных" денег не было, зато было регулярное пособие каждые две недели. Когда мы приехали, это пособие казалось  значительно выше перестроечной зарплаты. И вообще, жизнь казалась выше крыши . И на все нам хватало денег. Мы сначала накопили на телевизор, тогда они стоили по 300 долларов за самый маленький. Это сейчас они все дешевые, а тогда было дорого. Обычно народ первым покупал телевизор, поголовно все. Якобы, чтобы учить английский язык. Английскому я за 3 месяца научился, говорить свободно. Но у меня очень интересное в голове произошло переключение. Столько я сил приложил, чтобы начать говорить по-английски, что я потерял свое произношение "оксфордское", которое нам ставили в спецшколе. Нам же ставили каждый  звук, и это всё потерялось, я приобрёл чистый русский акцент. Наверное, патриотизм.

Только однажды мне этот оксфордский акцент вернулся. Как-то собралась большая компания, основная масса русские, но кто-то был и из англичанин, австралийцев. Поэтому надо было говорить по-английски в русскоязычной среде. Как в спецшколе. Все русские, всё объясняется по-русски, но потом надо говорить по-английски. И у меня что-то замкнуло в голове, я  "вспомнил" себя в спецшколе и заговорил с "оксфордским" акцентом. Такой феномен интересный. Но после этот опыт я не  мог повторить, и всегда потом оправдывался, что зарплату все равно не прибавят (за правильное произношение). И была ещё некая лихость говорить с русским акцентом. Австралийцы спокойно к этому относятся, у них много эмигрантов.

В общем, не было бытовых проблем, потом и на машину тоже мы накопили.

– А не было желания найти некую работу, которая соединяла бы  Россию и Австралию? Может быть работу, связанную с морем, тоже в качестве переводчика, гида, вот в таком профиле?

– Нет, и мысли такой не было, раз есть образование нужно его использовать. Мне же в Москве приходилось торговать рубашками и оконными утеплениями на улице, пилить доски в строительной фирме. И на  "Запад" бежали от всего этого бардака.

Задача была – найти работу программиста.  Яи во всех анкетах писал, что я программист. С одной стороны, было легко и стабильно, потому что все-таки платили пособие, которое по нашим меркам позволяло жить лучше, чем в России. Цены не росли так резко, и было известно, что будет завтра. С другой стороны, мы были не приучены к капитализму.  У нас был шок, что есть безработица, и что есть проблема поиска работы, и что вообще есть проблема  зарабатывания на жизнь. Просто не представляли, что такая проблема существует. Привыкли - тебе Родина говорит, куда идти работать, ты идешь и работаешь. Русскому человеку нужен великий смысл в его жизни, встроенность в бОльшую систему. А здесь свобода - больше похожая на равнодушие. Быстро поняли, всё то что нам пропаганда советская твердила про загнивающий Запад - это, оказывается, правда. "Одна правда, ничего кроме  правды".  При приеме на работу здесь требуется конкретный специфический опыт, которого формально у меня никогда не было. Просто смотрели на мою ядерную физику, говорили, что у меня слишком хорошее образование, квалификация. .

– А это тоже плохо было, когда слишком?

 Да это считается плохо, что ты слишком умный, здесь этого не любят. Раздражала такая западная манера вежливо отказывать без объяснения истинных причин. Нельзя было понять что им не нравится и откорректировать своё резюме и поведение на интервью. Просто утыкался в стену и чувствовал себя беспомощным.

Здесь не требуются академики, здесь нужны люди с опытом, то есть, когда человек не изобретает, а именно делает по рецепту.

– То есть, он исполнитель?

– Исполнитель.

– Умный исполнитель.

– Да, такие добросовестные исполнители нужны. Это был, конечно, шок. Справедливости ради, нужно понимать, что западные люди - это люди конкретного дела, а не "прожектёры" великих свершений. В этом есть определенное преимущество - по первости меня поражала быстрота внедрения новых технологий в жизнь.

Главное, что поскольку особо ничего не капало на мозги, то это как-то всё расслабляло. Не нужно было для пропитания кирпичи на стройке  таскать и все  такое прочее. Хотя людям приехавшим на несколько лет позже - приходилось.

Конечно австралийское государство старалось как могло. Большое спасибо за языковые курсы и социальные пособия. Отдельная благодарность за медицину, рожать в Австралии было одно удовольствие. Пытались они конечно и оказать помощь в поиске работы. Раньше было две госслужбы: одна, где пособие платили, вторая, которая тебе работу искала. Ходил на разные консультации по этому поводу, но к сожалению. всё это был формализм и совершенная потеря времени. Сейчас оставили единую службу. Были и бизнес курсы. Но не было человека, который мне посоветовал какую то реальную идею, например открыть магазин. Получилось что, более-менее плыли по течению.

У меня образовался друг Юра Трегубов. Он просто приехал, может, на 3 месяца раньше нас и тоже жил в Пенингтоне (эмигрантском центре). Мы пересеклись. Он был один, приехал без семьи, жены, детей нет. Тоже с высшим образованием, не помню, что заканчивал, МГУ или что-то такое. Тоже ходил в церковь, что нас и сблизило. Поскольку приехал раньше, то и больше просекал в местной жизни.

Решили мы с ним бизнес делать. Я не помню, что он хотел, что-то связанное с электроникой. С моей стороны тоже был хай-тек, ещё в России было желание заниматься искусственным интеллектом. Как, что делать, каким образом, никакой конкретики не было.  Интернета тогда вообще ещё не было. Сейчас в это трудно поверить. Зато была совершенно шикарная центральная публичная библиотека в Аделаиде, с абсолютно свободным доступом для всех. Называлась просто - Стэйт Лайбрари оф Соут Австралия (Государственная Библиотека Южной Австралии). Была оборудована по последнему слову техники. Например сидиромы (оптические диски для компьютеров) тогда только появились, а у них уже был целый шкаф с какик ме-то редкими журналами на оптических дисках. Это впечатляло и радовало.

Начал читать специальную литературу. Но с чего начать, как подступиться  - совершенно непонятно.  Единственная здравая мысль была – пойти работать волонтером, то есть,  работать бесплатно, чтобы получить опыт.

Это Юрка придумал. В местной газете было объявление, что близлежащая больница - Квин Элизабет Хоспитал набирает добровольцев для опытов. Людей с каким-то определённым заболеванием лёгких. И Юрка, набравшись храбрости (или наглости) туда позвонил. Трубку снял  Шон, фамилию не помню. Англичанин, он приехал из Англии, отличный мужик был. Юрка и говорит ему: «Меня вообще легкие не беспокоят, меня безработица беспокоит». А Шон в ответ: «Приходи, посмотрим».  Так он и попал на добровольческую работу в "Тарасик Медицин", т.е. отделение медицины дыхательных путей. Писал для них какие-то программы для компьютерных сетей, народ был очень доволен.  Дышать стало легче. Кроме элементарной занятости осмысленным и нужным делом - это давало доступ к бесплатному компьютеру, факсу, телефону, ксероксу и прочая и прочая. И интернет появился в больнице гораздо раньше обычной жизни. И был бесплатный, а не 5-6 долларов за час. Ну, и самое главное, это рекомендации. Австралия - это довольно интересная страна, здесь бумаге не верят. Например, мой диплом ни разу не спросили. Один раз спросили визу показать в одном месте и то, потому что была государственная контора и они один раз обожглись на незаконном эмигранте. Точнее эмигрантке из Китая. Делала отличную работу, но не имела разрешения работать в визе. Виза была, но "неправильная". Нарвались на штраф. А так здесь народ никогда документы ни разу не спрашивал, паспорт не смотрел. Здесь, если знают человека, который тебя знает, этой рекомендации достаточно. Юрка фактически "с улицы" позвонил. И при этом, единственное, что с него потребовали – был полис-чек.

– А что это такое?

– Тут часто полис-чеки требуют, если ты, например, с пенсионерами или уборщицей работаешь, когда имеешь возможность украсть что-то. Ты просто идешь в полицию и показываешь документы удостоверяющие личность. Они смотрят в компьютер и говорят, что ты под судом не был, на тебе не числятся никакие преступления на момент, когда они заглянули в свой  компьютер. И выдают справку, но за деньги. Это называется полис-чек, деньги обычно работа возвращает.  Например, когда у меня была "халтура" - лампочки развозить по домам. Устанавливал энергосберегающие, то потребовали полис-чек. Вот и Юля тоже, когда начала в русской школе работать, или позже в старческом доме, с нее полис-чек требовался.

Короче, он сдал полис-чек, а от меня его уже не потребовали, поскольку он меня порекомендовал. Я попал в соседний отдел, это была кардиология. Там был профессор Джон Хоровиц, совершенно замечательный человек. А у них была проблема с каким-то американским кардиологическим аппаратом.

Он снимал кардиограмму, точнее вместе с этой кардиограммой измерял некий параметр "СТ". Не важно, снимал он эти данные и записывал на дискету (еще были трехдюймовые дискеты) которые можно читать на компьютерах. И вдруг обнаружилось, что часть дискет на компьютерах не читаются. И они не знали, что делать. Тогда меня пригласили посмотреть. А я стал просто сравнивать визуально, чем отличается та, которая считывается и та, которая нет. Оказалось, что на дискете две дырочки квадратные с двух сторон проделаны, а иногда - одна. И вот та, которая с одной, она как раз в этом аппарате читается, а та, которая с двумя – не  читается.

Я пластырем "лишнюю" дырочку заклеил, после этого она стала читаться. И у них просто был культурный шок, насколько это легко можно было проблему решить. Моя репутация, в одночасье, взлетела выше крыши.  Потом даже начал Windows там изучать. Написал программу, которая те дискетки читала автоматически и строила красивые графики. Главное забыл сказать - зачем я в кардиологию попал. Изучая искусственный интеллект, я наткнулся на так называемые искусственные нейронные сети. С их помощью можно, например, распознавать различные образы. Я хотел распознавать кардиограммы, но нужны были образцы. Для этих образцов я сюда и попал. Потом я рассказал про эти нейронные сети профессору, он сказал: «Давай, вперед!» И он мне стал даже 1000 долларов в месяц платить, и у нас даже какая-то уже денежка появилась лишняя.

– Помимо пособия?

– Почти "помимо", помню я сразу же заявил куда следует как честный человек. Они конечно же несколько сократили пособие, но подробностей я сейчас не помню. Видимо не критично, раз не помню. Здесь прогрессивная система, постепенная. Хорошо только помню, что всё равно не отстали. Я продолжал считаться безработным и обязан был искать работу. Потом пришлось заплатить даже какой-то подоходный налог "из своих кровных денег". Было как-то с непривычки даже обидно. В Союзе мы привыкли, что налог вычитают заранее до выплаты и его просто не замечают.

– Я думаю, что это не было оценено особенно?

– Нет конечно, чиновником то в общем всё равно, им главное соблюсти бюрократические правила. Эти правила у них очень хорошо разработаны и контролируются. Создаётся некое ощущение бесчеловеческой машины. В этом смысле советско-русская бюрократия более тёплая, более непредсказуемая и поэтому милее нашему человеку.

По крайней мере, был при деле, даже очень как-то быстро написал демо программку, которая распознавала геометрические фигуры. Я был на правильном пути. Было такое ощущение, что вот мое место. Я удивлялся, что за какую-то неделю, за несколько дней написал эту программу, а потом годами занимался рутиной.

– А потом?

 А потом, «был суп с котом». Потом нужно было зарабатывать деньги. Потом, уже прошло наверное два года после приезда в Австралию и нужно было как- то выправлять финансовое положение. Как-то жена Юля нашла объявление о найме на компьютерную работу. Ей понравилось, а я был весьма скептически настроен. Мне казалось что заявленные требования совершенно не соответствуют моему опыту, что меня не возьмут, как всегда. Требовался программист со знанием WindowsNTи опытом систем реального времени. Слава Богу послушался настояниям жены - написал и послал свое длинное резюме. Агент мне позвонил, и меня взяли. Я себя недооценил, стрельнула ядерная физика и кардиология, ну и вообще всё. Изначально это была университетская научная разработка, из которой потом сделали бизнес. Они делали для горно-обогатительных комбинатов гигантские установки для контроля содержания металлов в технологическом процессе. В общем, меня туда взяли. Я там просуществовал 2,5 года. Деньги были, но мечту о своём бизнесе или научной работе пришлось похоронить. Потом мы поехали в Россию, первый раз после 7 лет отсутствия. К тому времени система была написана, и, после возвращения,  меня выгнали с работы. Теперь требовался человек только для поддержки системы, "не такой умный". Я считал несправедливым, когда меня после 2,5 лет работы выгнали, хотя я там много полезного сделал. Справедливости ради, нужно упомянуть, что  были и хорошие люди, которые меня защищали, поддерживали и понимали. Например мой непосредственный начальник Кэвин Гарднер, физик по образованию, очень умный и добрый человек.

– Что дальше произошло? Как дальше пришлось устраиваться в жизни? Все равно надо было как-то дальше работать.

– Дальше, собственно, пошли циклы рождения детей, нахождения работы, потери работы, желание создать бизнес и только чуть было не создал - опять новая работа. Сначала у меня было впечатление, что после первой работы можно будет легко, шутя искать работу. Это оказалось не так. Всегда нужно быть в напряжении, в тонусе. В принципе, потом я работал, в основном, на контрактах. Как собственно и моя первая работа была контрактной. Так человека проще уволить. Одно место было потрясающее. Тоже меня туда взяли, потому что технический начальник был то ли венгр, то ли ещё кто-то "из наших". Интересно, что начальник (точнее хозяин) был «австрал», немножко головой сдвинутый. Он из самых низов пробился - фермерский сын. Какое-то сделал гениальное изобретение: придумал датчик, который измеряет количество воды в почве. Там ничего такого хитрого технического не было, но работало. Были даже какие-то конкуренты, и было даже какое-то преимущество перед ними. Но прибор был, в принципе, ценный для Южной Австралии,  климат здесь довольно засушливый. Поэтому, очень важно экономно воду расходовать для полива, лишнего не лить. Собственно, этот датчик зарывался в землю, по-моему, сантиметров на 50 в глубину, от него тянулся провод к какой-то коробочке, которая измеряла влажность передавала данные в компьютер. Я думаю он провёл гигантскую работу по поднятию бизнеса за счет государства. Бегал, находил финансирование, говорил с министрами, многого добился. Но на этой почве как-то возгордился и немного сдвинулся рассудком. Мне потом объяснили, что с ним надо разговаривать как с министром. Но слишком поздно. С одной стороны, якобы он был такой демократ, то есть ездил на развалюхе машине на работу, а при этом нельзя было лишнего слова сказать, чтобы не оскорбить его достоинства. Всё принимал на свой счёт. Там я проработал неделю или две, правда, успели сходить в ресторан, при этом за счет фирмы, причем даже с Юлей, с семьей. Но кончилось тем, что после совещания меня вызвали и сказали, что все моя работа закончилась.

– А все-таки дети, их же надо было поднимать, кормить, одевать?

– Нет, это не стояло проблемой, само собой катилось. Единственное, что мы делали – фактически в церковь водили, учили русскому языку.

– Соцзащита мощная в Австралии?

– Соцзащита мощная да, но жить "на подачки" тяжело. Единственное, хотел бы подчеркнуть, что была, естественно, борьба за русскость. Во-первых, самим остаться русскими и, во-вторых сохранить, чтобы дети говорили на русском языке. Т.е. большего кошмара, что дети бы превратились в австралийцев, представить себе было невозможно. Кроме того, периодически возникали желания, особенно после первой поездки, вернуться в Россию. Образно говоря: "Хочу вернуться в Россию, но не знаю как". А тут была постоянная борьба думать по-русски, говорить по-русски, писать по-русски. Даже иногда замечал, пишешь маме письмо – какие-то затруднения с грамматикой, такие вот звоночки.

– И пишешь: «Мама, у нас все о'кей!»

– Нет, исправляешь, но с таким усилием внутренним. Основная черта была – держись за церковь, потому что это единственный способ как бы удержать русскость – это церковь. И это привело к тому, что стали ходить на все службы. Это я сейчас расслабился, пропускаю вечерни иногда.

– Но Вы же еще чтец, все-таки.

–  Это особый, что я стал чтецом, разговор.

В общем-то, ходил просто, как религиозный фанатик, то есть каждые праздники,  каждые субботы вечером, воскресенья утром, даже когда не было машины, ездили на автобусе, когда машина — ездили на машине. Бензин был раньше значительно дешевле. Это сейчас проблема с заправкой по деньгам. Тогда проблемы не было, поэтому ходили просто как по часам в церковь. У нас была строгая политика дома: запрещено говорить по-английски. Особенно важно, когда дети начинают ходить в школу, они просто переключаются на английский в общении между собой.  Так проще. И сейчас запрещено. Потом появились кассеты с советскими мультфильмами: мама в свое время привозила и высылала кассеты. Тогда появились видеопрокаты, продавали кассеты, где трехчасовая кассета была вся мультиками забита. У нас до сих пор здесь кассеты лежат. Надо бы их давно выбросить, теперь в интерне всё это есть в лучшем качестве. Но рука не поднимается.  Мы очень благодарны новым русским, которых незаслуженно теперь называют жуликами и ворами. Благодаря им моя мама могла дешево покупать мультики для своих внуков. Ставили кассету, и дети 3 часа смотрели подряд эти замечательные советские мультфильмы .

– Замечательно!

– Дети у нас воспитаны на советских мультиках. Парадоксально, но сейчас стало как-то значительно сложнее, организовать просмотр мультиков с компьютером, чем с этой кассеты. Я считаю, это судьбоносные вещи. Сейчас моя старшая дочь показывает своей дочери, т.е. моей внучке те же самые советские мультики. Теперь правда напрямую с «Ютьюба».

– Вы стали хорошо зарабатывать?

– С одной стороны, хорошо стал, это было 28 долларов или 22 доллара в час, я уже не помню, я получал. С другой - хорошую долю получало агентство.

– Это в Мельбурне?

– Нет, это было еще в 1990-е годы, в Аделаиде, первая моя зарплата. Казалось, что это безумные деньги тогда. С одной стороны, конечно, это дало деньги, но богаче мы не стали, само потрясающее.

–  Видимо, каков приход, таков и расход?

– Да, расход. Мы даже удивились, как? Потом сообразили. Раньше 20 долларов – это была сумма. А после - 20 долларов, так, выкинул направо-налево: пепси, фиш энд чипс. Мы, конечно, раньше жили богато, а как я стал зарабатывать, мы стали жить бедно.

– Возросли потребности?

–  Да, фактически. С одной стороны, хорошо, что я стал работать в этом месте, где приборы производились, да сейчас я и название фирмы забыл. Да её и продали потом какой-то гигантской американской корпорации незадолго до моего ухода. Так что может я просто пал жертвой глобализации. Интересно, что многие фирмы где я работал, либо разваливались, либо претерпели сильные преобразования с увольнениями. Тут конечно не моя "роковая" личность, просто состоянии отрасли где я работал. Мне, почему вспомнилась эта длинная история: когда я приехал в Австралию, у меня была мечта, чтобы найти хорошего начальника, который будет говорить мне - что делать; а я буду это делать, а он будет ужасно рад, будет меня благодарить, будут премии, медальки и прочее.

–  И памятник поставит.

– И поставит памятник. Вот такая детская наивность. Правда, я очень быстро понял, не помню в какой момент, что такого не может быть, "потому что не может быть никогда". Господь завещал нам всех любить, но не обещал что нас будут любить. По-моему, еще до того, как меня в первый раз уволили, я это понял.

– Не было желания, условно говоря, оцифровать всю библиотеку Австралии, как-то ее систематизировать, привести в порядок и создать общую государственную сеть библиотек, некую подписную и просчитать некую востребованность, допустим, каждого человека?

– Нет, таких мыслей вообще не было. Я все-таки ближе к инструментариям, инженерам, к ядерной физике, там, где приборы  научные...

– В Австралии Вы почувствовали, что здесь есть востребованность  в Вашей специальности?

– Нет. Здесь, как огня боятся всего ядерного. В лучшем случае, у нас есть какие-то циклотроны. Я мог в каком-нибудь университете доцентом быть. Какие-то 50-60 тысяч долларов в год получать, что-нибудь химичить. Тоже жизнь, но не для меня. Я слишком авантюрен. Да и страна не та.  Тогда, в больнице, в Аделаиде мы хотели сделать научное исследование, но профессор Хоровиц мне сразу сказал, что если бы мы были в Америке, то деньги он бы сразу нашел. Страна не того масштаба.

– Может быть, это было бы неплохо, в конечном счете. Можно быть профессором и одновременно заниматься каким-нибудь своим бизнесом, реализовать себя именно в науке.

– Может быть, но, когда я работал, собственно сил не оставалось ни на науку, ни на бизнес разработки.

Может система такая потогонная, может я такой добросовестный, да ещё не "в спортивной форме". Нельзя сидеть на двух стульях. Для бизнеса требуется идея, продукт, который нужен людям и будет продаваться. Такой ясной идеи у меня не было. Нужно и время на развитие, пока пойдут продажи. А времени не было, нужно было кормить семью, детей. Но главное идея и целеустремленность, которой катастрофически не хватало.

– Вот церковь – это же совершенно другой мир, он вне науки, вне материальной жизни, я имею в виду глубокую духовную жизнь. Как она сочеталась с тем образом жизни, которую здесь приходилось вести? Она укрепляла? Это другой мир?

– Я бы не сказал. Другой - но тесно связан с этим. Она повсюду. Тут за границей церковь дает тебе круг общения. У нас было много друзей по Пиненктону, но все, кто не ходил, как то растерялись, растворились в жизни. Теперешние наши друзья появились благодаря церкви, здесь вся жизнь вокруг неё вращается. Основная масса наших друзей - такие же как мы, приехавшие молодыми, семейные пары с детьми. В основном из Москвы, хотя в России мы бы с ними никогда не пересеклись. Огромное преимущество, что церковь даёт возможность общаться  с людьми разного возраста, разных социальных слоёв, разных жизненных историй.  Это просто поразительно, мы все такие разные - а церковь нас объединяет. Это особенно остро чувствуется заграницей. Здесь мы общались с замечательными людьми старой закалки, дореволюционной. Совсем другой мир, и вместе с тем есть что-то общее. Мы все русские. Это в духовном плане, в плане мировоззрения. А в смысле работы – найдешь бизнесмена в церкви, он тебе даст работу или что-то подскажет – такого не было.

– Ни у кого не было? Или просто у Вас не было?

 –  У меня не было, хотя удавалось получать подработки без каких либо просьб с моей стороны. Народ помогал как мог.  Но работа была "не инженерная". Если посмотреть в ретроспективе - Господь давал ту работу, которая была чем-то интересной и нужной для моего опыта. Я скажу так, что меня всегда работа интересовала, деньги кормить семью. Но здесь возникла проблема раздвоения, церковная жизнь – одно, остальная жизнь – другое. И они совершенно не связаны. Ты идешь в церковь, ты там все понимаешь. Мне не было никакой трудности службы отстаивать, понимал ход службы. Отстоишь и тебе хорошо, потом можешь идти домой. Особенно, в последнее время: после службы – благодать, тебя никакие проблемы не волнуют, ты как на небесах. Это небесная жизнь, которая твой дух держит. А вот как свою жизнь изменить, осознать грехи, семью прокормить...

"Это уже второй вопрос, товарищ профессор", как в известном советском анекдоте.

Церковь дает социальную среду, она дает образование. Когда я в первый раз стал читать Евангелие, меня поразило, что оно обращает внимание на те вопросы, на которые в обычных книжках не обращают, оно учит смотреть на жизнь совсем с другой стороны.

– А бизнес?

– Чтобы заниматься бизнесом, надо умение разговаривать с людьми, быть коммуникабельным. Нужно умение  достигать цель, это называется тайм-менеджер. Ставишь цель и идешь к ней, а чтобы идти к цели – нужна энергия, то есть, это надо рано вставать, делать пробежку, чтобы в физической форме быть, или, как святые отцы говорят: 300 поклонов каждый день. Это лучше всякой пробежки. Святые отцы говорят, что пока ты будешь о земном страстен (слово «страсть» у святых отцов узнал), именно желание вкусненького, набить живот, то ты не достигнешь никаких великих дел в бизнесе. Великие бизнесмены, они делали великие дела, они изменяли жизнь и славили Бога.

– Во Славу Божью они пытались изменить жизнь...

– У меня была отдушина: я начал радио «Радонеж» слушать, 4 часа вещания в день. Слушал всё подряд, в течение длительного времени каждый день. Это был такой своеобразный ритуал: не пропускать ничего, если что-то пропускал, пытался наверстывать. Совершенно не уставал слушать профессора Осипова. Для меня эта была отдушина духовная. Не знаю как правильно: душевная или духовная.

– Наверное, и то и другое.

– Но это всё приятные и пассивные вещи. Такие действия, которые не требуют усилий, в отличии от молитвы или поста. Так что духовным старцем я не стал. Пост для меня никогда не был проблемой. Пост воспринимал, как не есть  мясо и молочные продукты. Единственное, по-первости, во время поста хотелось даже не мяса, а мороженого. Мы начали поститься в Аделаиде. Не было такого молитвенного подвига, поэтому эти посты не работали. Обычно я за пост даже набирал вес.

– Какие-то внутренние перемены происходили?

– По сравнению с тем, когда мне было 25 лет и сейчас – небо и земля. С момента крещения все это маленькими ступеньками, по крупицам. Но всё это - не моя заслуга. Всё - милость божия.

– Видение дальнейшей жизни: все равно задумываетесь о семье, как ее глава, о себе, как об ученом, как о человеке церкви. Куда ведут дороги?

– Всё в тумане. Слово "ученый" - меня пугает. В одно время примеривались сделать  меня дьяконом. Был у нас батюшка в Аделаиде, отец Николай. Добрейший человек.  Был у него старый дьякон, еле-еле служил по болезни. Потом он умер. Отец Алексий, протодьякон.  До сих пор за него молюсь, очень хороший человек был. Помню отец Михаил приезжал на похороны. Нужен был конечно дьякон в церкви. Я сам не догадался тогда, мне никто ничего не сказал, они пытались через Николая Николаевича Доннера, выяснить сначала отношение моей жены к этому вопросу.

– Доннер – это фамилия?

– Это особый разговор, был замечательный человек Николай Николаевич Доннер, он был ботаник, всю жизнь проработал в Аделаидском ботаническом саду. Вот моя мечта, как мой отец всю жизнь проработал на одном месте в институте мебели. Мама практически всю жизнь проработала, немножко в школе, потом - в издательстве "Просвещение". Так и я: всю жизнь проработать в какой-нибудь научно-исследовательском институте, физическом. Но не сложилось, советская власть рухнула. Человек той самой старорежимной закалки, из другого мира. Родился в Сербии, в семье царского офицера. Угнали в Германию во время войны. Относились лучше, чем к другим русским из-за немецкой фамилии. После войны окончил Берлинский Университет (во время войны фашисты заставляли работать, учиться было нельзя). Рассказывал, что пешком прошел километров 700, чтобы попасть в американскую зону оккупации. Интересно, что после войны он встретился  в Аделаиде со своим одноклассником по сербской гимназии, вышеупомянутым регентом Строковским Иваном Евгениевичем. И ещё одним одноклассником - Сергеем Александровичем Довлет-Кильдиевым. Кажется какой-то грузинский князь. Помню, помогал ему налаживать компьютер. Работал слесарем в Америке на фабрике по производству иголок и головок для проигрывателей грампластинок. Когда вышел на пенсию вернулся в Австралию к сыну.  Т.е. Сергей Александрович приехал из Германии в Австралию, потом решил ехать в Америку. А сын не захотел и сбежал с парахода. И вернуть было нельзя - 15 лет уже мальчику, имеет право. Так и уехали без сына. Все покойники теперь, кроме Сергея Александровича. Стоит вспомнить ещё жену Доннера - Марину Дмитриевну и её сестру Ольгу Дмитриевну. Они были родственники Фазеров (те самые финские конфеты). Марину Дмитриевну мы почти не застали, она вскоре умерла. А к Ольге Дмитриевне долго ходили в гости.

Она жила в меленьком посёлке в горах рядом с Аделаидой. Очень светлый был человек. Очень любила детей, у самой было, кажется, пятеро. Только мы их не знали, т.к. её покойный муж был американцем и в церковь они не ходили. Она сама вернулась в церковь только после смерти мужа. Доннер был духовным авторитетом для батюшки и всегда в сложных ситуациях батюшка с ним советовался. И он пытался выяснить мнение не мое даже, а Юлино мнение, чтобы меня рукоположить в дьяконы. Жена была против, а я вообще был не в курсе. Зато стал чтецом, но несколько по недоразумению. Я читал в церкви, а у меня была дома книжка «Сборник Постановлений Церковных Соборов», т.е. церковные правила. Книга была издана зарубежной церковью, а куплена и привезена из России. В ней я прочитал, что "никто да нечитает в церкви без благословения". Вот я и сказал батюшке, что надо меня благословить. Епископ приехал и меня рукоположил в чтецы, называется хиротессия. Но что я стану чтецом, и что нужно будет ходить в церковь в подряснике я уже узнал "после того". А когда я приехал в 1999 году в Россию, прошлый век, прошлое тысячелетие теперь, там брат, он уже был дьяконом. И там был батюшка Антоний, и они стали говорить, почему бы мне не стать дьяконом, священником даже.

– Уже в России?

– Нет, я  должен был поехать назад и рукоположиться в Австралии. Считалось, что  там проще это сделать. Такое народное поверье было.

– А потом вернуться в Россию уже священником.

– Ну, тогда еще такого не было, такой  просьбы не было. Просто поехать и стать. Я тогда мысль высказывал, что мне нравиться в России, что хочу вернуться домой.

– Как брат стал, Царство ему небесное, дьяконом? Он ведь тоже не был церковным человеком. И семья была нецерковная.

– Семья была та же самая, ведь брат родной. Думаю, помог мой пример. Я крестился, венчался, потом у моего брата был крестным отцом, но мы жили отдельно. Мы уехали, а он через друга попал в Девятинский храм. Потом ездил к старцам, был у отца Власия в Боровск-Пафнутьевском монастыре, он еще к отцу Николаю Гурьянову ездил.

– На остров Залит?

– Да, старец посоветовал ему идти в священники, точнее сначала в дьяконы как полагается. Потом брат заочно учился в Троице-Сергиевой Лавре, в семинарии. Сдал заочно семинарию, но священником его так и не сделали, не успели. Погиб во цвете лет, не дожив до сорока лет. Но в дьяконах он долго служил. По шесть дней в неделю.

– Все мои вопросы лишь к одному – духовный путь вашей семьи как-то начал выкристаллизовываться? Вот Вы чтец, он дьякон, промысел Божий Вы ощутили или нет?

– Сначала меня волновал вопрос истины. Что есть истина? Мне случайно попался Эразм Роттердамский. Меня удивило, как можно в 1500-х годах такие умные книжки писать,поразила глубина мыслей, просто список вопросов, которые он задавал. Ведь мы, советские люди и материалисты, верили в технический прогресс человечества. Верили, что раньше были тёмные века, а теперь люди становятся всё умнее и умнее. А тут такое, просто культурный шок. Вообще полезно читать первоисточники. Я например в школе и институте честно читал труды Ленина и Маркса-Энгельса. Тоже поражало, поражало, что современная официальная советская идеология и пропаганда совершенно не соответствовала этим первоисточникам. Поражала наивность Ленина в некоторых вопросах. Я воспринимал эти тексты как злостную антисоветскую литературу, вместе с хрущевской программой КПСС, которую я купил в книжном магазине за 5 копеек. Умеющий читать, да прочтет. Система сама уничтожала себя.

– Поиск смысла, поиск истины…

– Не только поиск истины, чтобы концы с концами сходились. В детстве у меня было ощущение Бога, именно основанное на природе, на прекрасном. Я все лето проводил на природе, сидел все время на дачном участке под Москвой. Там же цветочки, половина участка  – лес, и черника была, и грибы. Я очень любил грибы собирать, все наблюдать за этим. У дедушки пчелы были, всё наблюдал за ними, а они кусали периодически. Помню, в Москве, Измайлово (где мы жили) был детский сад, там до сих пор детское учреждение. Там был дворик для прогулок огорожен, а теперь гаражи поставили, я был в последний приезд. Мы в лес ходили детским садом, группой, там через пару шагов - Измайловский лесопарк. Я там смотрел на травку, в первый раз увидел подорожник, во множестве растет. У меня была мысль, что, наверное, полезная трава. Это потом узнал, что это подорожник, так интересно.

Была нормальная здоровая обстановка. Папа строгим иногда был, но добрый очень человек, мама тоже добрейший человек.

– А чем папа у Вас занимался?

– Папа закончил Строгановку, у него была профессия художественная: обработка древесины. Он, как сейчас называют, дизайнер был по мебели. Он разрабатывал мебель, часть мебели шла в производство. У нас даже был гарнитур, когда жили в Медведково, его разработки.

Он был художником, писал акварельные этюды для себя, точил маме пуговицы на токарном станке. Вырезал фигуры из красного дерева, хорошая древесина у него была, тогда можно было купить обрезки в Детском Мире. Есть известная скульптура Фальконе, мраморный амурчик небольшой, в Эрмитаже. Вот он делал по фотографии из книжки, делал барельеф из дерева по этому образцу. Есть и мой барельеф, когда мне лет 9-10, по фотографии, в профиль, из красного дерева.

– Он художник по дереву. Остались сейчас его работы?

– Есть в Москве акварели его, есть по дереву работы. Последняя работа не докончена. Дима просил его крест вырезать, распятие. Осталось незаконченное распятие.

На дачу выезжал, дедушка требовал, чтобы он что-нибудь делал по хозяйству, он этюды там писал. В конце концов, ему это надоело, он стал в сентябре брать отпуск, в городе проводил. Наверное, здоровье уже не позволяло. Он рано умер. На даче пару крылец сделал, баньку сделал.

Семья по христианским принципам жила. Такая доброта и красота, и я как у Христа за пазухой был. Вот мы к бабушке ездили с дедушкой, у которой дача была. Они на «Соколе» жили в городе. В гости периодически ездили. Помню семейные обеды. Помню, бабушка Катя всегда день рождение справляла. На все эти семейные застолья, родственники приходили. К дедушке Мише ездили в гости. Какие-то семейные торжества: мое день рождения, папино, мамино дни рождения. Всегда гости семьи приходили. Это всегда были шикарные застолья, это белая скатерть, хрустальные бокалы, шикарная еда, вкусная. И такая дружеская беседа. Вот такая именно благополучная красивая жизнь. Такие приятные люди, какие-то интересные разговоры между собой.

– Это создавало уют дореволюционной России, о котором можно судить по фильмам, продолжалась традиция, которая шла из глубины прежних поколений, поддерживалась.

– Дядя Слава приезжал, он сих пор жив, по скайпу общались с ним. Он  моряк, подполковником закончил, плавал на подводной лодке сначала в Североморске. Потом умудрился перевестись в Севастополь, сейчас на пенсии, живет в Севастополе. У меня было внутреннее ощущение Бога, которое ни с кем не обсуждалось, ни с родителями, ни с кем. Такое личное. Я был замкнутым ребенком, свои проблемы не обсуждал с родителями. Было внутреннее ощущение счастья и гармонии Бога. Хотя о Боге ничего не слышал. Единственное, отец Высоцкого слушал, у него была песня про евреев, со словами "что очень давно Бога распяли". Вот эту фразу я услышал и не мог понять, как можно Бога распять. Было внутреннее ощущение Бога, что Бог может быть человеком. Я слышал эту фразу и не мог понять Высоцкого. В школе у нас была учительница истории в 5-м классе. Был шкаф застекленный, и там всякие вещи лежали. Например, был совершенно потрясающий из пластилина вылеплен макет средневекового замка, кто-то постарался, другие вещи. Я помню только этот средневековый замок и Евангелие.

– А Евангелие из пластилина тоже?

– Настоящее Евангелие. Оно лежало как старая книжка, было написано «Евангелие», крест и все. Мы его никогда в руки не брали, не листали. Сам факт, как музейный экспонат. Даже не было, по-моему, надписи. Лежало и все. В черной обложке  небольшого формата. Еще из детских воспоминаний. Мне, было, может, лет 6-7, дошкольные, ранние школьные годы, гуляли с дорогой тетей Валей, маминой сестрой. Зашли в деревню, не помню, как называлась. Дачный поселок, потом выходишь, там березовая аллея: в одну сторону идет еловая аллея, а в другую – березовая. Ее еще бывший помещик до революции сажал. Идешь, такая яркая, светлая березовая алея, канавы по бокам. В канавах земляника летом растет, собираешь. И она выходит на большое поле, Вспомнил, Образцово деревня называется. Большое поле, сейчас его уже начали застраивать. До поля был колхозный сад, его отдали космонавтам. Космонавты начали свои дачи строить.

Выходишь, тут обрыв реки, вот Клязьма. Клязьму не видно, водохранилище, где совхоз рыбу разводил. И мы дошли до Образцово, тетка завела меня в церковь. В то время крестили девочку, уже довольно большую. Ее поставили в тазик, она в ночной рубашке, обливали водой. Меня это не поразило, а поразили лампадки. Свечки, может, видел на даче, керосинки до газа были. Меня поразил огонек, который горит, и цветное стекло. За цветным стеклом, то ли оно зеленое, то ли красное было, цветной огонек получался. Меня поразило стекло цветное, я даже иконы не видел. Вот это был первый поход в церковь.

– А в школе?

– В школьные годы был скачок у меня, когда я рассуждал о каких-то научных открытиях, тогда пришла логическая мысль, что Бога нет. Была мысль, что я буду великий ученый, надо открыть что-то гениальное, фундаментальное, сделать например управляемую термоядерную реакцию. В мирных целях.

В более раннем детстве было 3 мечты: быть либо каменщиком, либо водителем тепловоза, либо экскаваторщиком. Мне нравятся краны, экскаваторы.

– Это же еще красивая техника. Я еще любил рисовать электровозы в деталях, мелочах. Технику, краны подъемные, набор деталей собирать из маленького конструктора. А как потом все вернулось?

– Два еще поворотных момента. Один момент: я читал Стивенсона, у нас было полное собрание сочинений, какой-то рассказ читал. Там было про воров, один из них умирает, а другой с мертвого тела то ли какие-то носки тащит, то ли колечко у своего же украл. Описывается явная безнравственность с их стороны. Для меня это было открытие, так как раньше я с этим не сталкивался. Думал воры – это особый вид людей, которые просто крадут вещи. А в этом рассказе было явно видно, что это поведение связано с  нравственностью, а не просто так образ жизни, профессия «вор». Это было для меня откровение, не помню, сколько мне было лет, может, 10-12-ть. Это было открытие, что это воровство связано с безнравственностью. Очевидно что нормальный человек так бы не поступил. Этот факт запомнился на всю жизнь. У меня такое было: в один момент (наверное начитавшись Ленина) решил из комсомола выйти. По-моему, было это в институте, в 1985 или 1984 году, только перестройка началась. Я пошел, написал заявление, пошел выписываться из комсомола. На собрании там были ушлые ребята, начался откровенный разговор. Был один из вопросов: верю ли я в Бога, наверное, у них там инструкция была. «Я сейчас не верю, в детстве верил, потом перестал верить». И они уговорили меня чисто логически, что у меня нет причин уходить. И я с ними согласился и не ушел из комсомола. Может, меня это спасло, может, меня из института выгнали бы, я не знаю, чтобы произошло. Просто интересный факт. И мне кажется, не было никакого стремления к Богу. Могу повторить: у меня был Эразм Ротердамский. Меня поразило, что можно по-другому мыслить. Я слушал «Голос Америки», в семье слушали немецкую волну, Би-Би-Си. Тогда это ощущалось правдой – советская пропаганда как ложь воспринималась. Что есть истина. Вот «Голос Америки» воспринимался как истина. Потом, когда меня поразил Эразм Роттердамский, я задумался. Зашел "случайно" в церковь, а там за 25 рублей продавалось Евангелие. Очень красивое и маленькое. На тончайшей рисовой бумаге, в оранжевой пластиковой обложке, похожее на записную книжку, что меня поразило. Мне потом Иван Евгеньевич рассказывал как они за границей деньги собирали и посылали подобные Евангелия в СССР, бесплатно. И я купил это Евангелие, не бесплатно конечно, а за большую сумму - 25 рублей, кажется. Но я не в обиде, денег тогда было полно. Прочел от корки до корки. Вот с этого и началась во мне вера в Бога возрождаться, уже осознанно, не как в детстве.  Всё по крупицам. Чудны дела твои Господи.

– Спасибо, я думаю надо продолжить наши беседы в будущем. Всего доброго.

 

Беседовал Вадим Арефьев                                                                        

 

 

Нравится