Русская Община

Когда я видела звездное небо, душа раскрывалась как-то.

Это было для меня всегда очень существенно.

И так же просто на природе. На берегу, когда я сижу,

мне кажется, что мир сотворен Богом.

О.В. Кузнецова

 

– Вначале я прошу Вас представиться.

– Ольга Викторовна Кузнецова. Это фамилия моих родителей. Мои мама и папа были Кузнецовы.

– Считается, что это одна из самых распространенных фамилий в России. Мне, кажется, Вы такой русский человек, советский.

– У меня очень сложная история. Я родилась в Москве в 1940 году. Мой дедушка со стороны моего отца был дворянином и донским казаком. А его мать была грузинка наполовину. Грузинская кровь и донские казаки. До революции у дедушки, двух его братьев и их мамы была мельница. После революции все отобрали. Был огромный дом, в котором они жили. Дом отобрали. Где-то в 1920-е годы, когда лишали дворян избирательного права, они тоже были лишены избирательного права и поехали в Москву.

– Откуда Ваши корни?

– Они жили под Новочеркасском, в станице Каменской. Моя прабабушка, мама моего деда, наполовину грузинка. Ее родной брат  Александр Петрович Фицхелауров - генерал Белой армии, о нем написано в «Тихом Доне», даже фамилия сохранена. Это мой “дедчатый” прадед.

– Я даже не слышал такого выражения.

– У моей прабабушки было трое сыновей. Мой дед – средний. Один из двух других участвовал тоже на стороне белых, на Дону. После поражения белых они все уехали, сначала в Константинополь, потом в Америку. Еще во время Второй мировой войны моя бабушка и тетя поддерживали отношения, с теми родственниками, кто жил в Америке.

После войны, когда началась “холодная” война с Америкой, они вообще боялись что-то сказать про этих родственников. Мы их потеряли. Мой дед с бабушкой приехали сначала в Подмосковье. И бабушка, и дедушка – учителя математики.

– Это они в Москве комнату получили?

– Да, в Москве, на «Соколе», где я и родилась. Они преподавали в школе. Дед в школе рабочей молодежи.

Соседка приглядела комнату эту, донесла на деда, что он якобы английский шпион. И с 1937 года дед «отмотал» 10 лет, как английский шпион.

Знаете такой анекдот: встречаются два лагерника. Один другого спрашивает:

Ты за что отсидел?

Да ни за что!

А сколько?

15 лет.

Да не ври, за «ни за что» 10 лет давали.

Вот эти 10 лет он ни за что отсидел.

– У Вас есть все это в письменном виде?

– Да, в Интернете.

– Можно где-то посмотреть?

– Конечно. Я Вас познакомлю с двоюродным братом Алексеем Михайловичем Богатовым. Вы и по возрасту близки, ему 61 год. И если Вы пользуетесь Интернетом, он будет счастлив все рассказать, потому что это его.

В 1947 году, когда дедушка вернулся, мне было 7 лет, я пошла в школу. Перед тем, как я пошла в школу, мне дома было сказано: ни в школе, ни каким подружкам, ни каким учителям, ни каким на улице знакомым – никогда не рассказывать о том, о чем говорится дома. Я, в общем, советский человек, но с особенностью. Поэтому я понимала, что дома – это одна жизнь, а за пределами дома – что-то другое.

В 1947 году дед освободился. Мы жили в Москве: мой папа, моя мама, я, моя бабушка и две прабабушки, а деда послали в Ярославль за 100 километровую зону. Бабушке от школы, где она работала, дали две комнатки, у Никитских ворот.

С 1947-го на 1948 Новый год дед, который 10 лет не видел бабушку, решил поехать в Москву, хотя ему не разрешалось покидать стокилометровую зону.

– Из Ярославля?

– Он приехал в Москву, и соседка донесла. На другой день его сослали в ссылку, не в лагерь, а на поселение в Красноярск. Он вернулся в 1955 году.

C  8 лет и до замужества, до 21 года, я жила с бабушкой.

– На «Соколе»?

– Нет, комнату ту в Москве у Никитских ворот уже забрали. Меня растили две прабабушки и бабушка. Естественно, меня обожали, баловали – я не делала дома ничего.

От меня  требовалось только учиться. И вот я училась, окончила школу с золотой медалью. Так что, когда я вышла замуж, я ничего не умела делать. Единственное, я могла постирать свои вещи.

1956 год. Разоблачение культа личности  восприняла, как личную радость. Дед еще был жив тогда.

Папа, когда вернулся из Ярославля, стал работать в Москве на лакокрасочном заводе.

– А когда он в МТС работал?

– В 1953 году,  его, как и многих инженеров, отправили в деревню, главным инженером МТС. А он был партийный уже к тому времени, потому что пока дед сидел в лагере, он не мог вступить в партию, так как считался сыном врага народа.

Я там проводила лето, все свои каникулы.

– Это было где-то в подмосковной деревне?

– Это Волоколамский район, д. Лотошино, где папе дали дом. Там осенью, когда начинались дожди, все дороги – это сплошной торф, смешанный с черноземом. Ни по одной дороге нельзя было проехать в течение двух месяцев, точно. У папы был личный «Газик» и маленький, худенький, совершенно замечательный шофер. Он умел ездить по болоту, по пням. Осенью жители деревни могли убить лося, хоть это было запрещено, и никаких лицензий тогда в помине не было. И вся деревня этого лося ела. Они его честно делили на всех.

Еще тогда, в 1953-1954 годах, были продукты американского ленд-лиза: тушенка и что-то еще. Я даже вкус тушенки помню. И тогда же вся страна посмотрела в первый раз «Тарзана».

– Вы были советским ребенком.

– Естественно, советским. Я вот скажу, с детства у меня любви к вождям не было никогда.

– И не мудрено.

– Я обожаю русскую культуру. Моя бабушка хоть и была  учительницей математики, очень любила Толстого. Обе мои прабабушки были, конечно, православные. Они меня крестили, когда я родилась, тайно от моего папы, потому что папу могли выгнать с работы. Бабушка же моя была вольтерьянка, а дедушка был верующий.

– У Вас до сих пор такая смесь вольтерьянства и православия?

– Да.

– Советская школа присутствовала в Вашей жизни?

– Безусловно. Школа была у нас очень хорошая, между прочим. В центре Москвы, километр от Кремля. Очень хорошие были учителя. Причем половина из них получила образование, по крайней мере, до революции.

– Как Вы отнеслись к тому, что развалился Советский Союз? Это вехи Вашей биографии. Это для Вас было трагедией? Я сейчас думаю, что все как-то неправильно произошло. Но тогда... Огромная держава, мы ее потеряли.

– Моя внучка Улечка родилась в январе 1992 года.

Я помню конец 1991 года, декабрь, в 7 утра я бегу в ближайший магазин. Открывается магазин. Стоит в центре магазина такая железная этажерка. В нее напиханы коробки литровые с молоком, можно взять одну. Я хватаю одну, а через 5 минут все уже пусто. У нас были карточки москвичей.

В 1978 году мы с Юлей поехали в Прибалтику. У нас там были друзья литовцы. Они нам говорили: «Только не говорите по-русски». То есть там русских все ненавидели.

– Ольга Викторовна, все равно было не просто решиться на отрыв, на переездв Австралию? У человека за жизнь возникает масса связей, масса корешков, которые его держат.

– У половины моих подруг, по-моему, дети уехали. Я приехала к детям.

– Ну, Вы же человек другого поколения. И Вам было сложнее, чем им, оторваться.

– Я бы, наверное, не смогла остаться одна.

– Я не случайно спрашивал о любви к русской культуре, о привязанности к Родине. Эмиграция, она была сразу же после революции. И много было представителей русской культуры и мысли философской, которые эмигрировали из России. Но здесь несколько другая ситуация. Вы довольно долго прожили в Советском Союзе и не стали советским человеком.

– В Советском Союзе я не была диссидентом. Но я имела очень много друзей среди диссидентов. До сих пор мои друзья выходят на эти митинги оппозиции. Мы с Жорой однажды тоже были, когда Ельцин...

– Вышел на бронетранспортер?

– Вот этот момент мне понравился.

– А в каком году Вы переехали в Австралию?

– Да всего 4 года будет, но я каждый год сюда ездила. Десять лет стояла в очереди за визой.

– Вы физик по профессии?

– По образованию физик, по профессии – историк физики.

– Значительную роль сыграл переезд дочери?

– Детей, конечно. Если бы они переехали в Африку – и я бы в Африку, если бы на Северный полюс – и я на Северный полюс. Я просто осталась одна. С мужем я развелась.

– А сложно было технически? Вы говорили, 10 лет в очереди стояли на переезд. А почему 10 лет?

– Такие тут правила. Я приехала сюда 4 года назад. Прошло 2 года, мне Австралия стала платить пенсию 1100 долларов в месяц. Моя российская пенсия, а я там всю жизнь работала, у меня там книжки изданы, любила свою работу, – 300 долларов. Представляете?

– Ольга Викторовна, а скажите, Вам здесь комфортно живется?

– Да.

– То есть, у Вас здесь своя квартира, Вы нашли круг общения?

– Я своей стране, развалившейся уже, благодарна за то, что в результате приватизации мы получили свои квартиры. У меня была маленькая квартирка в Москве, я ее продала и купила здесь.

– Вот Вы сейчас в Рим летите. Это Вам пенсия позволяет?

– Да, конечно.

– Скажите, а не тянет в Россию?

– Я всю жизнь прожила в России. Это мое все. Но сейчас Москва стала кошмарным городом. Там 16 миллионов живет, абсолютно мне чужих. Понимаете? Коренных москвичей Вы днем с огнем не сыщете.

– А подруги?

– Половина на том свете, одна во Франции, другая в Америке, в Израиле 3 человека. А потом Скайп. Я каждый день по Скайпу общаюсь.

– А нет ли у Вас ощущения какой-то новой жизни?

– Безусловно. А Вы верующий?

– Да.

– Когда я училась в школе, в университете, и потом начала работать, верующих было мало. Потом я работала в “ящике” – это 1962 год. Со мной там работал мой однокурсник Лев Регильсон. Вам эта фамилия не говорит ничего?

– Нет.

– О книжке такой «Трагедия Русской церкви в ХХ веке» не слышали? Ее написал Лев Регильсон, мой однокурсник.

 Его папа еврей, который прошел всю войну в звании, кажется, майора, был зав. кафедрой военного дела на физфаке у нас. Лев Регильсон в 1960-е годы пришел к православию. А мы в это время с ним работали в одном “ящике”. В те времена посылали научных сотрудников поднимать сельское хозяйство. Слышали про такое? В Подмосковье, выкапывать картошку. Обычно ездили мужчины. Там была какая-то разнарядка: от каждого института столько-то народу. А “ящик” был устроен так: там работало тысячи две людей на заводе. Делали источники тока, их ставили на спутники. И был маленький теоретический отдел, всего человек двадцать, не больше. 

От “теоретиков” поехал один наш Лев Регильсон. Как-то зашел разговор о Боге и о вере, и ему прямой вопрос задали. Как он потом объяснял, что если тебе вопрос задают – веришь ли ты, a ты соврешь, то ты, как бы, преступление перед Христом совершишь. Он и сказал, что верит. На другой день их всех забрали в Москву. Вся картошка осталась гнить в поле. И еще собрание: 2 тысячи рабочих и нас 20 “теоретиков”. И все 2 тысячи встают и говорят, что он на исповеди выдаст секретные данные. И только “теоретики” его поддерживали, 20 человек. Его выгнали  с работы, без права поступления, куда бы то ни было.

– Он священником стал?

– Нет.

– Ольга Викторовна, конечно же, много разных людских судеб, с которыми Вам доводилось пересекаться напрямую или косвенно, но мне бы хотелось о Вашей судьбе поговорить.

– Я расскажу о том, как я пришла к вере.

– Во-первых, Вы были крещеной.

– Я была крещеная и знала об этом, но не задумывалась никогда, примерно до того, как не произошла эта история с Регельсоном. Почему я Вам про нее и рассказала. А в это время уже началось в Москве религиозное возрождение.

Потом с этим Львом я продолжала дружить, а потом он стал ходить в семинар один, православный. Я лично стала читать религиозных философов: Флоренского «Столп и утверждение истины». Читали когда-нибудь?

– Да.

– Потрясающе. Вот я стала читать «Столп и утверждение истины», потом Булгакова «Свет невечерний», Владимира Соловьева, много всего.

– Когда Вы в первый раз причастились?

– B 1974-м. У меня есть одна знакомая семья в Москве, очень-очень православная, там 10 детей. Они бежали с Украины от голода. Старший сын на тот момент был священником. Они дружили с одним старым священником, Николаем Павловичем Ивановым, который в то время стал писать книгу «Комментарии к Шестодневу с научной точки зрения». Он попросил, чтобы они дали ему какого-нибудь человека, который бы проверил его тексты с точки зрения физики, чтобы там не было ляпов. Так я с ним познакомилась, и мы буквально бросились в объятья друг другу. У него детей не было. Он был протоиерей. Он был на 30 лет меня старше, женат. Замечательные оба человека - и он, и жена. Вот тут у меня началась новая страница, благодаря им.

– Иконка от него есть?

– Да. Сашу благословляла с Юлией. В моей жизни он огромную роль сыграл. Николай Павлович работал в журнале «Московская Патриархия».

– Когда Вы сами почувствовали помощь Божью, именно промысел?

– Наверное, сейчас я это осознала более-менее. У меня был случай во время исповеди. Я говорю, примерно следующее священнику: «Вот Вы знаете, я никогда, никому зла не желаю, действительно. У меня это единственное хорошее качество. Мне кажется, что Господь ко мне несправедлив. Но проходит иногда 5 лет, иногда 10, иногда 20, я начинаю понимать, зачем это было». И этот священник мне: «Вон отсюда, вон со своими философскими рассуждениями!» На самом деле, вот сейчас и здесь, оглядываясь на всю свою жизнь, я поняла: да, всю жизнь я была в Божьих ладонях.

– А Вы посещаете храм?

– Посещаю. Мне нравится приход. Замечательные люди. Я верю в какую-то форму той жизни, будущей. Конечно, думаю, что там мои прабабушки на арфе не играют, но, что они обо мне молятся – это сто процентов, и я их поминаю всю жизнь. Сама я молиться очень плохо умею. Только дай, дай, хочу, хочу.

– Советский период Вы воспринимаете как тернии?

– Ну, нет, конечно.

– Или были все-таки какие-то радости?

– Конечно, были. Культура русская для меня, это то, что меня и сейчас питает. Наизусть массу стихов знаю и музыку. Объездила по Золотому кольцу все соборы. Когда видела в первый раз, конечно, восторг. Но я отделяю страну от ее правителей.

– Будь возможность у Вас раньше уехать, Вы бы уехали или пусть было бы так, как есть?

– Я в течение 10 лет ездила сюда, 8 раз за это время. Два раза я жила у Саши с Юлей по году.

–  Сейчас бы хотелось поговорить о том, как, собственно, состоялся ваш переезд, и как Вы освоились в Австралии.

– Когда они уехали, увезли двухлетнюю Улечку, у меня было ощущение такое, что передо мной огромная стена, уходящая вверх. Я не вижу, где она кончается. Мне в этот момент было тяжело. И мама умерла тоже, и папа перед этим, то есть все у меня ужасно было. B феврале 1995 года я поехала в Австралию первый раз на 3 месяца.

Они жили тогда в Аделаиде. И Юля уже родила второго ребенка. Был уже Петя, которому было месяцев 7-8. С первого же момента меня просто очаровала Австралия, тот образ жизни, которым они тогда жили. Они были молодые, Саша и Юля.

У меня такое чувство, что они Австралию не полюбили, ни Юля, ни Саша. А тогда они еще радовались этой жизни в Австралии.

Австралия освоена вдоль побережья. Наверное, в первый или во второй день мы поехали на океан.

– Я понял, что ни Юля, ни Саша не собирались надолго здесь оставаться. Они собирались приехать сюда на 2 года.

– Нет, нет. Официально они ехали, как эмигранты.

– То есть, на постоянное место жительства?

– Это Вы можете лучше спросить у них. И мне очень понравилась природа Австралии. Просто замечательная, эти эвкалипты потрясающие! Сначала я не собиралась ехать на постоянное место жительство к ним, у меня были свои обстоятельства, но я ездила каждый год. Пока они жили в Аделаиде, я один раз приезжала на 3 месяца, потом на 8, потом на полгода, потом на год. Потом они перебрались в Мельбурн. Я приехала сюда на год. Потом три раза по полгода. Я пока не получила этого гражданства, 8 раз здесь была. Из них два раза по 2 года.

– По приглашению?

– Да, дают на год. Притом, если Вы хотите побыть дольше, Вы можете выехать на остров Бали, который принадлежит Индонезии. От Австралии туда лететь час самолетом. Там Вы можете пойти в посольство и снова получить визу на год и вернуться обратно.

– Вы так делали?

– Нет. Я так не делала. Я всегда уезжала в Москву.

–Тем более, Вы ведь одиноко жили в Москве?

– У меня всегда очень много друзей было. Работа очень интересная.

– Я имею в виду семью.

– А семьи не было уже, да. А когда я приезжала сюда, то я не думала о Москве. Я приезжала сюда и забывала все напрочь. Вот так созрело решение. Потом и возраст уже. Да и 10 лет ждали в очереди, надо сказать.

– На постоянное место жительства?

– Да, да. Но мне было разрешено приезжать по приглашению. Я просто шла в посольство, заполняла анкету. Обычно, мне через недели две-три давали ответ, визу, я покупала билет.

– А как Вы с местом жительства определились?

– Изучение английского даже в таком пожилом возрасте я восприняла как благо. Я любила учиться всю жизнь. А тут вышло, что можно еще чему-то учиться и познавать страну. Новая страна, совершенно неведомая.

У меня есть приятельница, она из Аделаиды, я с ней познакомилась, когда еще Юля с Сашей там жили. Она австралийка, учительница немецкого языка и музыки в школе. И вот она у себя дома два раза в год устраивала концерты. Оркестр – это обычно были ее коллеги, учителя музыки или их студенты, которые иногда уже и консерваторию окончили. Иногда это были концертирующие люди. Если это была концертирующая звезда, то она из своего собственного кармана платила деньги. Так моя приятельница устраивала музыкальные концерты и приглашала людей, в последний раз у нее сто человек было. Концерт дома, после концерта - угощение. Каждый приносит что-то: бутылку шампанского, какой-то кекс, кто фрукты, кто что. Все разрезано, уложено и люди спокойно общаются, обсуждают. Мне было очень интересно с ними познакомиться. Второе, я увидела, что здесь несколько другая, очень интересная прослойка.

– Насколько я понял, Лидия родилась здесь?

– Нет, она приехала, когда ей было 3 года. Для меня очень важно  знакомство именно с австралийцами, потому что в местном русском обществе, так называемом комьюнити,  большинство ноет. Ну, не все, но очень многие: то не так здесь, это не так. Ну, поезжайте в Россию, что Вы тогда здесь живете? Поэтому я стараюсь не очень общаться с русскими.

Для меня Москва сейчас другой город, абсолютно, - 16 миллионов непонятно откуда взявшихся людей. Это не москвичи. Это не то, как я жила в детстве или даже, когда в университете училась. Для меня Москва – это, как незнакомый Сингапур. Перенаселение и ужасный транспорт, и дорога.

– А друзья?

– Друзей много. Но друзья умирают. За те четыре года, что я здесь, умер Юлин папа, мой муж бывший. Мы, правда, с ним в разводе, но были друзьями.

– Это Павел Тюрин?

– Павел Тюрин. Умерла моя школьная подруга, с которой я с восьми лет дружила до 70-ти. Мои две дорогие сестрицы с семьями и мой двоюродный брат – вот все мои родственники там. Больше никого нет. С ними как раз ездила в Италию, встречалась. Да, конечно, я чувствую себя эмигрантом до конца жизни. Но такова судьба очень многих и тех же наших после революции.

– Здесь у Вас уже появились новые друзья, коллеги?

– Здесь замечательное отношение к старым людям. Здесь они называются senior«синьо», уважаемые. Ты приходишь к врачу, он тебе не скажет: “А что Вы хотите? Вам уже 70 лет!” Он будет вас лечить. Я получаю здесь замечательное пособие. Если я вернусь в Россию, я его потеряю. Естественно, я там буду жить на свои, меньше, чем 300 долларов.

– А расскажите, как Вы здесь обустраивались, приобретали себе квартиру.

– Я продала в Москве квартиру и на эти деньги купила здесь.

– Она недалеко от моря?

– 15 минут пешком, это вразвалочку.

– Вы хотели именно этого?

– Я этого хотела всю жизнь.

– Море, воду...

– Да, и каждый свободный день я там. Если у меня мало времени, я иду в магазин, я иду вдоль берега. Если у меня много времени, я иду с книгой или просто посидеть.

– Ваше обитание возле моря, спокойный ритм жизни. Скажите, как Вы выбрали квартиру?  Это сложно было?

– С помощью компьютера мы тогда выбрали, спасибо дочери. Мы с ней посмотрели, наверное, 5 вариантов, и, когда я увидела этот, поняла, что квартира в шаговой доступности от берега, это было основное. И мы купили.

– Если не секрет, сколько это стоило?

– Четыре года назад в августе – 175 000 австралийских долларов.

– Все равно, ведь надо было как-то освоиться в этой квартире.

– Пока я жила в Москве, в общем, я семь квартир поменяла. Для меня это уже было нормой жизни.

– Переезды. Ясно, что Вы ведь не привезли из России ни мебель, ни других вещей, ничего, все это надо было покупать.

– Вы знаете, нет. Вся моя мебель была подарена мне русскими эмигрантами. Холодильник мне Дана Николаевна дала, телевизор, компьютер – Юля с Сашей, кровать тоже. Стол с Юлькой нашла. Они просто выставляют подержанные вещи на улицу. Хороший стол, резные ножки. Диван мне подарили, кресло. Второй диван подарили, ковер мне дали. Я из мебели не покупала ничего. Я стала покупать только посуду.

– Еще такая тема. Мы находимся с Вами в монастыре в Бомбале. Что для Вас вера в Бога и когда Вы обрели эту веру?

– У меня была очень близкая подруга. Мать у нее русская, папа узбек. Она после школы приехала сюда и поступила во ВГИК. Она киноактриса по образованию. У нее случилась трагическая история любовная, после которой она запила. Причем, по-черному. Сестра ее с мужем решили лечить ее от алкоголизма лоботомией. Это когда вам просто  рассекают правое и левое полушарие.

И она, когда своим  замутненным сознанием поняла это, сбежала ко мне. А я уже была в разводе. У меня была двухкомнатная квартира. Мы жили с Юлей. Подруга стала жить у меня на кухне, у меня там был диванчик, она жила на диванчике. Она каждый день шла в магазин, покупала себе 6 бутылок вина, нет, сначала она даже водку пила. Я на работу хожу, Юля в школу. Прихожу, а она уже упившись совершенно. И в один прекрасный день я увидела: она лежит на полу и как-то извивается, какие-то бессмысленные звуки издает. Я поняла, что лежит тело, из которого вышел Дух. Нет Духа. Я глазами увидела, что есть тело, и есть Дух. И я побежала договариваться крестить Юлю. Потом я стала много читать, главным потрясением в моей жизни стали «Столп и утверждение истины» Флоренского и «Свет невечерний» Булгакова. Кстати, есть картина Нестерова, называется «Философы», и как раз на ней Флоренский и Булгаков, в Третьяковской галерее находится.

– Я видел.

– Под влиянием чтения этих книг моя вера окрепла. Когда я видела звездное небо, душа раскрывалась. Это было для меня всегда очень существенно. И так же просто на природе. На берегу, когда я сижу, мне кажется, что мир сотворен Богом. На природе Бога чувствую.

– Спасибо Вам, Ольга Викторовна, за интересную беседу. 

Арефьев Вадим