Русская Община

Функции сельской общины были многообразны и обнимали собой все стороны деревенской обыденности. Различные источники дают возможность установить направления и выяснить содержание деятельности общины. Конечно, прежде всего, сельская община выступала как поземельная единица, организовывала хозяйственную деятельность крестьян на принадлежащей ей земле. Поэтому на сходе обсуждались вопросы распределения земли между общинниками, о времени и порядке земледельческих работ и т.п.

Сходы собирались нередко для обсуждения различных нововведений и улучшений в сельском хозяйстве. Прерогативой общины являлись дела, касающиеся пользования мировой землей, а также дела по аренде и покупки земли общиной, по сдаче и продажи мирской земли. Не менее обширной была административная функция. На сельских сходах производились выборы должностных лиц: старосты, десятского, сборщика налогов, уполномоченных и др. Ведению мира подлежало: раскладка и сбор податей, земских и мирских платежей, исполнение натуральных повинностей, поставка, подвод для разъезда должностных лиц, исправление дорог и прочее. Сходы решали разные хозяйственные дела сельского общества. Содержание хлебных магазинов, продовольственный капитал, раскладка пособий, отпуск денег на жалованье выборным и наемным лицам. Всякого рода покупки вообще расход мирских
денег производился с разрешения схода. Сверх того сход обсуждал вопрос о постройке школ, читальни, библиотеки, вообще о школьных делах.
Ключевой функцией общины было распределение земли. Оно производилось по ревизским или на личным душам, либо по числу рабочих рук в хозяйстве, либо по едокам. Данные земской статистики позволяют утверждать, что в целом в черноземной полосе разверстка по ревизским душам являлась преобладающей. Так, издания Курского, Воронежского, Тамбовского земств показывают, что до начала 80-х гг. почти все селения государственных крестьян и большая часть бывших помещичьих вовсе не переделяли свои земли после 10-й ревизии и, стало быть, сохранили раскладку по ревизским душам. Только с начала 80-х гг. началось крестьянское движение в пользу перехода на наличные души.
Вопрос о подворной земельной нарезке решали сельские сходы. Способ разверстки зависел от качества земли, рельефа хозяйственных угодий и т.п. Сенокосы при общинном владении не подвергались разделам, сено косилось сообща и уже скошенное делилось между членами общества. Вся сложная работа по разверстанию земли выполнялась с довольно высокой степенью точности. Обмер земли при общем переделе производился деревянной палкой величиной в сажень, а при частном шагами, из расчета сажень равен двум шагам. Надельная полевая полоса называлась «загоном», а луговая «пай». Границы в чересполосном владении обозначались межами, а отделявший один участок от другого рубежами, на концах и поворотах рылись межевые ямы, в которые устанавливали межевые столбы. Если межой служил проток или овраг, то его называли «живым урочищем». Валовую межу, как и граничный рубеж, никто не имел право вспахать, нарушитель подвергался наказанию. Нарушение или, как говорили в деревне «взломка», валовой межи самовольно случалась редко, так как крестьяне считали ее за святую, установленную не одним человеком, а всем обществом, по общему на всех тому согласию. Если в результате обмера обнаруживался излишек земли, начинали выяснять, как он образовался. Опрашивали соседей, если те подтверждали, что этим загоном хозяин владел более десяти лет, то его оставляли в покое. Правда, он должен был подкрепить свои показания клятвой. С этой целью владельца спорного загона разували, скидывали с него шапку, давали в руки икону и заставляли обойти кругом загона. Если крестьянин обходил вокруг загона и при этом не падал, то общество оставляло излишек земли в его распоряжение.
Система разверстки земельных угодий, основанная на нормах обычного права, была результатом аграрной практики в конкретно-экономических условиях. Она определялась хозяйственной целесообразности и приемами и способами ведения полевого хозяйства. По сведениям, полученным от М. Кашкарова из Воронежской губернии в 1899 г., «общинные земли в селениях бывших помещичьих крестьян разверстывалась по ревизским душам, в селениях бывших государственных крестьян по числу душ мужского пола. При разверстке на наличные души мужского пола принимались в расчет или все мальчики, родившиеся ко дню передела, или мальчики и парни, достигшие определенного возраста (3, 5, 7, 15 и 18 лет). Встречалась разверстка по рабочему составу семья (18 – 60 лет), проживавших постоянно дома, имеющие в обществе постоянную оседлость».
Распределение земли между крестьянскими хозяйствами было процессом очень сложным. Трехпольная системе полеводства предполагала общий выпас по стерне и по пару. А потому полосы, принадлежавшие отдельным дворам, нельзя было отгородить, так как животные и люди должны были свободно ходить по полям, кроме того, в большинстве случаев каждый двор должен был следовать определенному порядку – сеять необходимые культуры в соответствующее время. Пашня была поделена на узкие полосы, настолько узкие, что иногда с бороной можно было пройти только в одну сторону. Каждый двор имел несколько полос, чаще всего на определенном отдалении одна от другой. Дело в том, что крестьян скрупулезно следили за тем, чтобы земля распределялась по справедливости. Общинные земли были различны по качеству, расположению, конфигурации, удаленности от деревни. Каждое из трех полей разделяюсь на ярусы примерно одного качества, а каждый ярус на «доли» – по числу «ртов» в деревне. Весь этот сложный механизм распределения был подчинен одной цели – максимально соблюсти основной принцип крестьянского мира, обеспечить равный доступ к земле. Возможность пользования земельным наделом выступала непременным условием функционирования крестьянского хозяйства. Равные «стартовые условия» производственной деятельности ставили конечный результат в прямую зависимость от умения, навыков, трудолюбия пахаря. Оговорюсь, что все это, конечно, верно, только при условии учета капризов природы, над чем мужик, естественно, был не властен.
Когда, в силу естественных причин, изменялся состав населения отдельных дворов, община организовывала частичные переделы (свалки и навалки), забирая полосы от одних и передавая другим. Частные переделы допускались лишь в трех случаях: смерти домохозяина, увольнения его из общества, высылки по суду или по общественному приговору, или безвестной его отлучки, оставления хозяйства без попечения; отказ самого домохозяина от пользования землей; неисправности его в платеже повинностей. Частичные переделы допускались и в случаях необходимости нарезать новые приусадебные участки, в силу каких-то стихийных явлений (наступления оврагов, размывания почв) либо, наоборот, из-за приращения удобных земель в результате совместных усилий. Такая гибкая система позволяла оперативно реагировать и решать возникавшие проблемы землепользования, соблюдая принцип социальной справедливости.
При распределении земельных наделов община внимательно следила за тем, чтобы соблюдался принцип трудового участия, т. е. землей могли пользоваться только те, кто ее обрабатывал. При переделах земли общество отказывалось учитывать те «души» в семействах, которые долгое время отсутствовали или же находились в безвестной отлучке. Например, приговором общества крестьян деревни Выкрестовой Воронежского уезда той же губернии от 4 декабря 1889 г. было принято решение «общественные земли поделить на новые души, с тем условием, что кто из однообщественников не занимается хлебопашеством и не отбывает общественных натуральных повинностей, тому земельного надела не давать». В 1899 г. жители слободы Семейки Острогожского уезда Воронежской губернии в постановлении схода прямо указывали на то, что не предоставлять землю тем односельчанам, кто постоянно проживает на заработках в Воронеже. В ряде мест старожилы пользовались преимуществами при распределении земельного фонда. Так, по приговору сельского схода слободы Ливенки Бирючанского уезда Воронежской губернии несколько дворов получили меньший надел, чем полагалось по раскладке.
Причина заключалась в то, что они недавно были приписаны к обществу.
Не только вопросы землепользования, но и проблемы пользования общественными лесами становились предметом обсуждения на сельских сходах. Для удовлетворения хозяйственных нужд в лесу определялись места для вырубки, а делянки распределялись решением схода между домохозяевами. В ряде мест, с целью сохранения лесных угодий от несанкционированных порубок, обществами нанимались лесные сторожа. Как крайнюю меру против порубок сход применял общественную присягу. Собиралось все общество, приглашался священник, в присутствии которого все участники схода принимали присягу не производить порубок в известном участке, в определенный срок. Более того, обеспокоенные стремительным сокращением лесных массивов отдельные общества проводили мероприятия по их восстановлению. Распределительный механизм мог действовать эффективно только в общинах небольших по численности, что было особенно актуально для ряда сел, где община состояла из тысячи и более домохозяев.
В Воронежской губернии имелось много селений, в которых число домохозяев, с правом голоса, достигало несколько тысяч. 91 % общего числа бывших государственных крестьян губернии проживало в сельских обществах, имевших каждое более 1000 дворов383. Созыв таких многолюдных сходов, а тем более решение вопросов на них, был весьма затруднительным. В таких селениях возникали малые сельские общества, которые и ведали вопросами земельного распределения. Вот, что писал о таких селенных сходах неизвестный автор записки из Орловской губернии (90-е гг. XIX в.): «Селенные сходы, возникают там, где сельское общество не совпадает с бытовой земельной общиной, а заключает в себя несколько таких общин. Селенные сходы по составу почти одинаковы с сельскими, но носят домашний  характер, они собираются порой без всякого участия сельских должностных лиц. Подобные решения не имеют силу законных приговоров, но крестьяне добровольно исполняют их. Селенные сходы рассматривают дела, касающиеся поземельной общины, т.е. вопрос о мирской земле, раскладка земельных платежей и повинностей, меры по предупреждению и взысканию недоимок по этим платежам». Аналогичные сходы существовали и в соседней Воронежской губернии. Так, Новокурлакское сельское общество Бобровского уезда Воронежской губернии состояло из трех деревень, пользовавшихся различными наделами. В каждой деревне действовал свой, отдельный, не санкционированный законом сход. И только раскладка провинностей происходила на «официальном» сходе с участием всех домохозяев деревень. В той же губернии в слободе Алферовке Новохоперского уезда было одно общество, но существовало две поземельные общины. Поземельные и податные вопросы каждая община решала самостоятельно, а выборы старосты и заключение договора об аренде земли производились на соединенном сходе. В 1887 г. малые сельские общества были санкционированы Сенатом, который присвоил им наименование сельского схода и возложил на них ряд формальных прав и обязанностей. В 1899, 1900 гг. эти сходы были признаны законодательно.
Фискальные функции община также осуществляла посредством сельского схода. Для коронной власти эта функция общины представлялась наиболее важной, так как позволяла производить и контролировать сбор налог и податей. Податной механизм выглядел следующим образом. Казенные палаты начисляли общий окладной лист на все приписное население сельского общества с указанием разновидностей платежей (казенных, земских, мирских и т.д.) Его «мир» и «разрубал» по крестьянским дворам. Изменения в душевом и земельном составе казенные палаты не фиксировали. Этими вопросами занимались сельские сходы. На основе расчетов общество ежегодно в начале года принимало «раскладочный приговор». Разверстка податей осуществлялась с учетом хозяйственного состояния двора.
Подати уменьшали для погорельцев, семей потерявших кормильца, дворов, переживших падеж скота и т.п. В этнографических сведениях о жителях села Верхний Мамон Павловского уезда Воронежской губернии середины XIX в., обнаруженных в архиве Русского географического общества приводится следующее описание: «Сходки собираются по позыву старшины, через десятских, для раскладки и податей и мирских повинностей. За несколько душ забеднелых (так в документе – В.Б.) хозяйств, платеж снимается и возлагается на общество». Таким образом, снижая размер повинностей, или снимая их вовсе, община спасала слабые хозяйства от разорения, давая им возможность восстановить свою хозяйственную состоятельность. Недоимки с крестьян взыскивала волостная администрация и полицейские учреждения. Староста от мира лишь свидетельствовал о наличии недоимок. Земля у крестьян-недоимщиков отбиралась редко, так как это бы подрывало будущую платежеспособность всей общины. Прежде всего, распродавался скот, затем имущество, инвентарь второстепенного значения. По наблюдениям К. Головина: «Круговая порука в смысле уплаты одним домохозяином недоимки другого применяется крайне редко … Не применяется круговая порука потому именно, что «мир» до нее не доводит, заставляя опустившегося домохозяина продать последнюю лошадь, а потом прибегает к последней мере взыскания, к отнятию надела». К лишению крестьянина надела община прибегала в исключительных случаях, когда тот фактически порывал с ней связь, не выполнял лежащих на нем обязанностей или возникала угроза потери обществом данного надела. Примером может служить жалоба крестьянина села Млечи Трубчевского уезда Орловской губернии Николая Иванов Сечнова в Сенат на решение общества об отобрании у него двух душевого надела. Из сведений доставленных уездным по крестьянским делам присутствием следовало, что Сеченов сдал два надела обществу, имея недоимку за 17 лет в размере 51 р., которая была обществом погашена. Приговором от 20 января 1885 г. общество постановило два душевых надела Сеченову не отдавать, как не плательщику повинностей, а землю эту передать Тимофею Соловьеву исправному и благонадежному плательщику. Из дознания старшины явствовало, что «Николай Сеченов ничего не платил, хозяйства никакого не имеет, вообще, человек неблагонадежный, сидел в тюрьме за воровство, был наказан волостным судом за неуплату податей розгами, а землю домогается, чтобы продать ее другим». В ряде уездов Воронежской губернии, отобранные земельные наделы сдавались в аренду зажиточным крестьянам за подати. Так, Бутурлиновское общество Бобровского уезда сдавало такие наделы в аренду в результате торгов. Наличие «бесхозных» наделов позволяло должностным лицам села производить их негласную мобилизацию и пользоваться этой землей в своих интересах. Например, в Чижовской волости Воронежской губернии волостной старшина держал до 50 наделов, а в селе Малышеве той же волости 64 надела были распределены между несколькими местными богачами.
Определение размера сумм на мирские, сельские и волостные расходы обычно производилось на волостном сходе. По свидетельству современников, расходная часть волостного бюджета обсуждалась очень скрупулезно. «Крестьяне скупы на мирские расходы, сход торгуется из-за рубля, из-за копейки. Крестьяне выторговывают из жалованья старшины рубль и не видят, как уходят сотни. Поэтому они рассуждают так: «Что не назначь – все уйдет, лучше назначать поменьше, – обойдутся». С целью сбора средств, необходимых для удовлетворения местных нужд (строительства мостов, содержания хлебозапасного магазина, церкви, школы и т.п.), крестьяне прибегали к самообложению. На сельском сходе определялась сумма, требующаяся для финансирования того или иного мирского дела, которая затем раскладывалась на всех домохозяев. Во второй половине XIX в. в селах изучаемого региона продолжала существовать практика коллективных запашек. Общественные запашки устраивались для заполнения хлебных магазинов, для церковных нужд, для получения средств не мирские расходы: жалование священника, низшим должностным лицам, для содержания училища, сирот.
Важной функцией сельской общины являлась социальная защита своих членов. Принципы крестьянского общежития основывались на христианской морали. Помощь «сирым и убогим» выступала жизненной потребностью каждого православного. Одним из проявлений христианского милосердия русского крестьянства была опека над сиротами. Материалы, освящающие проблему опеки в крестьянском быту, дают основания утверждать, что крестьянские обычаи относительно опеки носили юридический характер. В «Общем положении о крестьянах» вопрос об опеки разрешался на основе норм обычного права. В нем в частности говорилось о том, что «в назначении опекунов и попечителей, в проверке их действия и во всех всего рода делах крестьяне руководствуются местными своими обычаями». В вопросах сельского призрения обычаи в русских деревнях отличались завидным единообразием. Опека над детьми устанавливалась в случаях смерти отца или матери или обоих родителей, их умопомешательства, безвестного отсутствия более трех лет, ссылки в Сибирь.
По обычаю при назначении опеки в Тамбовской губернии «после смерти домохозяина опекуншей обыкновенно назначалась его вдова, если она женщина хорошего поведения и рачительна к хозяйству». Круглые сироты проживали у своих родственников, которые содержали их на свои средства, в случае отсутствия дохода с имущества сирот. Если родственники не были в состоянии содержать сирот, то их раздали по состоятельным дворам. Иногда прокормление сироты брало на себя общество в целом, как это было в ряде мест Орловской губернии. В этом случае сиротский надел отходил к общине, а сам опекаемый переходил из двора во двор поочередно, получая необходимое содержание из мирских сумм.
Формы сельского призрения крестьянских сирот в конце XIX в. отличались многообразием. Это опека, подворное кормление, отдача детей на вскормление за деньги, усыновление, помещение в сельскохозяйственные приюты (после появления таковых в 1890 – 1900 гг.).
По обычному праву опека прекращалась в случае смерти подопечного или по достижению им совершеннолетия. Возраст снятия опеки по документам колебался от 18 до 25 лет. Обычно опеку снимали по достижении 18 лет. В Орловской губернии за совершеннолетний возраст был принят 21 год, до исполнения которого опекаемый не имел права распоряжаться деньгами и оформлять нотариальные сделки.
В ряде мест опека прекращалась с женитьбой или замужеством.
Назначение опекунов являлась исключительной прерогативой сельского схода. По утверждению В. Тенишева: «Мир всевластен в отношении назначения опекунов: он имеет право отстранить от опеки не только близких родственников, но даже и мать, он может аннулировать завещательное распоряжение, касающиеся опеки». По общему правилу, опекуны назначались из числа родственников, преимущественно близких, связанные с малолетними сиротами не только кровной связью, но и хозяйственными интересами. По свидетельству Н. Козлова из села Архангельского Крамского уезда Орловской губернии:
«Опекуны назначаются преимущественно из своих односельчан, либо родственников, либо отсутствия таковых соседей, или просто из благонадежных однообщественников. Попечители назначаются из лиц, на которых укажет несовершеннолетний и даже из посторонних. Как опекуны, так и попечители назначаются обществом обязательно». Назначение опекуна производилось на сходе и решение об этом оформлялось мирским приговором, который представлялся на утверждение земского начальника. После выбора или назначения опекуна на сходе, староста с вновь избранным и с понятыми из крестьян описывал имущество, и опись эту вносил в отдельную книгу, называемую «опекунской».
Как правило, опекуны за свою деятельность никакого вознаграждения не получали. «Опекунство, – по выражению крестьян, – дело Божье, усердие к сиротам», «брать что-либо от сирот грех», «опека служба, а не труд». «По народным воззрениям, пользоваться прибытком от имущества малолетних или приплодом от скота опекун не имел права... Доходы должны идти на нужды малолетних сирот». По сообщениям корреспондентов этнографической программы кн. В. Тенишева, опекун не получал за управление имуществом «никакого вознаграждения, только благодарность общества и сирот». Но он имел от общины значительные льготы. Деятельность опекуна оценивалось настолько высоко, что мир освобождал его от каких-либо общественных обязанностей, а все повинности по наделу малолетних брал на себя.
Контроль над действием опекуна возлагался на старост и старшин. Опекун должен был периодически отчитываться перед сходом об исполнении своих обязанностей, но на практике сельский мир не всегда уделял должное внимание защите интересов сирот. Часто на руки опекуну выдавали особую книжку, в которую он записывал приход и расход по имуществу опекаемого. Один или два раза в год опекун представлял устный отчет сельскому сходу с участием волостного старшины и волостного писаря, писарь просматривал имущество, которое было при прошлогодней проверке. В случае обнаруженной растраты, опекун должен был возместить ущерб из собственного имущества, что осуществлялось в большинстве случае в форме судебного иска. В ряде мест, как, например, в Болховском уезде Орловской губернии за растрату имущества сироты опекун по приговору сельского схода мог быть подвергнут наказанию в виде ареста. Помимо всего этого, опекун ненадлежащим образом исполняющий свои обязанности, приговором сельского схода устранялся и заменялся другим. Так поступали в селах Курской губернии. Из содержания материалов тенишевского фонда следует, что возможность вмешательства мира в любой момент служила силой, сдерживающей беззаконные действия. С введение института земских начальников внимание к положению сельских сирот усилилось, так как в их обязанности входил контроль над системой крестьянской опеки.
Общинная помощь – одно из самых любопытнейших и поучительных явлений деревенских будней. Она регулировалась целой системой норм поведения. Ее истоки уходили в первобытные формы хозяйствования, когда труд членов общины сообща органически соединялся с равным дележом продукта. Бытование различных форм сельской взаимопомощи в течение длительного времени свидетельство соответствия их содержания духовно-нравственным традициям русского села. Милосердие выступало отличительной чертой русского крестьянства. Смысл Евангельской любви находил свое воплощение в сострадании и сочувствии к несчастным, в бескорыстной помощи нуждающимся. Помещик К.К. Арсеньев в заметках о путешествии в Тамбовской губернии писал: «Сами, голодая, крестьяне подают милостыню хлебом. Берут к себе в дом семьи погорельцев и бедняков. Так в селе Бояровке Моршанского уезда, в обыкновенной избе помещалось четыре семьи». «Все крестьяне нашей местности, – сообщал в конце XIX в. Ф.А. Костин из деревни Мешковой Болховского уезда Орловской губернии, – к погорельцам относятся с жалостью, стараются их утешить и помочь, как советом, так и делом». Каждый крестьянин, отмечал он далее, «считает за счастье», если у него поселится погоревший сосед».
В большинстве случаев организатором сельских помочей выступала община. Мир направлял по наряду односельчан на уборку полос хозяйств, пораженных эпидемией, оказывал помощь в выполнении полевых работ семьям ратников, вдовам. Крестьяне никогда не оставались безучастными к горю, постигшему их односельчан. Погорельцам собирали средства, выделяли для заготовки материала делянку в общинном лесу, принимали участие в строительстве нового дома. Высокие нравственные принципы сельской взаимопомощи отмечал в своем исследовании А.А. Риттих. Он в частности писал: «Маломощным женским семьям давали землю, освобождали их от повинностей, которые мир принимал на себя, снимали подати и с погорельцев или пострадавших от падежа скота. Организовывалась помощь больным и маломощным: мир наряжал возить навоз на их полосы, помогал при уборке урожая. Часто это делалось совершенно добровольно – «ради Христа». Косцы и жницы, оканчивая свои полосы, шли помогать тем, кто задерживался в работе «по маломочности».
В русской деревне второй половины XIX в. продолжало существовать такое явление как мироплатимые наделы. Это означало, что община брала на себя оплату всех податей и выполнения повинностей, которые полагались за пользование этой землей. Например, у государственных крестьян Борисоглебского уезда Тамбовской губернии такие наделы по решению схода выделяли в 70-х гг. XIX в. вдовам. В этом же уезде из общественных хлебных магазинов, по решению совета стариков, выдали беспомощным старикам и малолетним сиротам хлеб на весь год. Система деревенского призрения выражалась также в выдаче безвозмездной ссуды, выделении участка в общественном лесу, отводе земли для постройки дома и под огород. Оказание помощи нуждающимся жители села воспринимали как дело богоугодное и как народную традицию, освященную жизнью предыдущих поколений. «Безусловно, обязательною для крестьян помочь для себя не считают, но нравственная обязанность так глубоко ими осознается, что отказа в помочи почти не бывает. …Да и всякий памятует, что и он когда-нибудь сам будет нуждаться в помочи».
Помощь выражалась в выполнении неотложных сельскохозяйственных работ, постройке сгоревшего дома, организации похорон и т. п. Если решение о помочи принимал сход, то участие в ней считалась для общинников обязанностью, и уклонение было практически невозможным в силу общественного мнения.
Формой сельской взаимопомощи являлась толока, родственная и соседская помощь в работах, которые требовали большого количества рабочих рук и были ограничены во времени. К ней крестьян прибегали, когда хозяйство не могло самостоятельно справиться со срочной, но необходимой работой. Писатель Н.Н. Златовратский, долгие годы проживший в деревне, выделял следующие виды помочей – без угощения и с угощением. Первая была более распространена в среде родственников и использовалась при возведении пристройке, возке навоза, косьбе и жатве. К помощи соседей и однообщественников селяне прибегали при строительстве избы, возке леса, кирпича и т.п. В обязанность домохозяина, приглашавшего на толоку (супрядки), входило накормить работников до и после работы, по возможности обильно и обязательно с выпивкой.  По сообщению Кондрашева, информатора Этнографического бюро из Тамбовской губернии: «Обычай помогать в полевых и других работах, а также при вывозе леса для крестьянских построек весьма распространен. Условия: утром накормить завтраком и поднести водки; по окончанию работы накормить обедом и угостить водкой. Не ходить на «супротку» (так называют помощь) не могут, так как соседи осудят и самому когда-нибудь потребуется созывать супротку». Женщины также часто приглашали товарок для рубки и квашения капусты, прядения и трепания льна и конопли, чесания шерсти. С развитием товарно-денежных отношений в русской деревне бескорыстная помощь постепенно уступала место найму. Однако меркантильные интересы не могли вытеснить традиционные формы крестьянской взаимопомощи, имевшие в своей основе принципы христианской морали. В год тяжелых испытаний, будь то голод или война, сельская солидарность, взаимовыручка, искренняя готовность прийти на помощь ближнему проявлялись в русской деревне с особой силой. Так, в самом начале Первой мировой войны на селе широко применялась «мирская помощь». Собственно, урожай 1914 г. был спасен благодаря мирскому «удару». На сельских сходах, повсюду выносились приговоры относительно запашки и уборки полей, устанавливали в пользу призванных самообложение и т.д. Но потом, после повторной мобилизации, вместе с громадным сокращением рабочих рук в деревне, мирская помощь ослабела и к 1916 г. почти сошла на нет. На первое место стала выдвигаться иная бытовая форма крестьянской самоорганизации – «вольная», соседская и родственная411. По данным анкеты экономического отделения земского союза, в 30 губерниях России виды самопомощи наблюдались в следующем соотношении (в %):
Виды Часто Редко Не наблюдались
Мирская 8,5 12,3 10,2
Соседская 15,5 14,4 4,5
Родственная 22,0 10,2 1,5
Возрождение в период войны традиционных форм крестьянской взаимопомощи являлось реакцией деревни на возникшие хозяйственные трудности, обусловленные изменение соотношения мужских и женских рабочих рук в семье. В нормальных условиях крестьянская семья – это рабочая пара 1:1, но война изменила это соотношение 1:1,6, что толкало крестьянке к складке двух, трех семей.
Из всего сказанного можно сделать вывод о том, что значительная часть крестьянских «помочей» определялась общинной функцией социальной защиты своих членов. По сути это была взаимопомощь, рассредоточенная во времени и по различным видам деятельности между крестьянскими семьями, когда, оказывающий помощь и получающий ее постоянно менялись местами. Только с ее использованием, в условиях слаборазвитых товарно-денежных отношений, крестьянам удавалось преодолевать трудности в тяжелой борьбе с природой и социальными катаклизмами. Сельская община выступала хранительницей нравственный устоев деревни, осуществляя подчас жесткий контроль над поведением своих членов. Выполнение неписанных норм сельского общежития достигалась, прежде всего, силой общественного мнения, а в случае необходимости и теми многообразными санкциями, которые мир применял к нарушителям. Замкнутость сельского сообщества и «прозрачность» внутридеревенских отношений практически не оставляли возможности скрыть тот или иной неблаговидный проступок. Безупречная репутация имела для крестьянина большое значение. Она служила основой авторитета и уважения со стороны односельчан, являлась надежной гарантией при совершении имущественных сделок, придавала значимость высказываниям на сельском сходе. И напротив, крестьян, снискавших себе дурную репутацию, сторонились, избегали иметь с ними деловые отношения, старались не вступать с ними в брак, духовное родство. Часто их изводили насмешками, обидными прозвищами, а при случае попрекали за прошлые грехи. Такой сельский бойкот порой был страшнее розог волостного суда.
Крестьянский мир проявлял заботу о духовном развитии и нравственном облике односельчан. На сельском сходе принимали решение о строительстве церкви и содержании причта, об открытии школы для обучения сельских ребятишек, разбирали случаи безнравственного поведения местных жителей и т.п. На волостном сходе Садовской волости Бобровского уезда было принято 9 декабря 1889 г. решение, которое обязывало сельских выборных лиц следить за тем, чтобы «лица моложе 17 лет не допускать в трактиры и пивные. Пьяных малолеток сельская полиция и старосты должны были забирать в сельскую управу, освобождать их по вытрезвлению не иначе, как по просьбе родителей и опекунов.
В конце XIX – начале ХХ в. деревня все острее стала ощущать потребность в знаниях, заметнее проявлялось стремление родителей к обучению своих детей. Эта тенденция была подмечена властью.
«Возрастающая потребность в начальном образовании вызывает со стороны крестьянского населения заботы об улучшении существующих и постройке новых школ, – докладывал императору в 1895 г. орловский губернатор. – Все эти заботы выразились в увеличении ассигнованных сельскими общинами сумм, достигших в отчетном году 64501 р.».
В своем отчете за 1909 г. воронежский губернатор, с явным удовлетворением, сообщал, что крестьяне слободы Ширяевой Богучарского уезда, отвели два участка земли под постройку двух школ и возбудили ходатайство об открытии у них школ практических знаний, предлагая под них необходимое количество земли, а в некоторых случаях и денежную помощь.
Для того, чтобы дать возможность детям из отдаленных деревень посещать школу, крестьяне устраивали для них общежития и устанавливали особую дорожную повинность. Такой оригинальный вид повинности был добровольно установлен крестьянами Новохоперского уезда Воронежской губернии.
В виду нехватки школ в ряде мест сельские общины нанимали учителей и предоставляли им помещение для занятий. В ряде мест Курской губернии такие самодеятельные школы являлись единственной возможностью для обучения детей отдаленных селений.
Мужик природной сметкой быстро почувствовал практическую пользу знаний. Все больше крестьян видели в образовании залог успешного ведения хозяйственных дел. Крестьяне ждали от школы, что она даст их детям необходимые знания законов и сформирует навыки расчетных операций. «Учить ребят нужно, – говорили крестьяне. – Коли надо записать по извозу деньги плати. А грамотный сам запишет и расчет сделает. Грамотного всюду зовут, что подписать или написать в волость. Ему всякое дело видней, он не платит, скорее сам получает». Мощным стимулом для поддержки крестьянами школ являлись льготы по военной службе. Крестьяне Кромского уезда Орловской губернии в 1880-е гг. говорили: «Учить ребят нужно, в солдаты возьмут – облегчение будет». Менее чем за 30 лет число грамотных призывников в Тамбовской губернии выросло в 5 раз. Если в 1874 г. они составляли 10,3 % к общему числу призывников, то в 1902 г. – 54,5 %.
В условиях модернизации грамота выступала для крестьян формой адаптации к новым условиям жизни. Старшее поколение интуитивно ощущало, что образование разрушает привычный уклад и устои сельского быта.