Алла Анатольевна Новикова-Строганова –

доктор филологических наук, профессор,

член Союза писателей России (Москва),

историк литературы

 

 

«Прямо смотрю я из времени в вечность ...»

 (в год 200-летия Афанасия Фета)

 

Афанасий Афанасиевич Фет (1820–1892), чьё двухсотлетие отмечается в этом году, подобно Пушкину, приходит к нам со своими стихами ещё в раннем детстве и затем сопровождает всю жизнь: «Мама! глянь-ка из окошка …»,  «Ель рукавом мне тропинку завесила…», «Печальная берёза у моего окна…», «Уж верба вся пушистая…», «Первый ландыш», «В дымке-невидимке…», «Это утро, радость эта…», «Зреет рожь под жаркой нивой…», «Ласточки пропали…»,  «Сияла ночь. Луной был полон сад…», «На заре ты её не буди…», «Я пришёл к тебе с приветом…»Фетовские строки – целый мир светлой радости – ласкают слух, греют сердце, щедро изливают в душу читателя любовь, добро и красоту.

Как Красоту с заглавной буквы воспринимал поэт своим чутким художественным сознанием дивное устроение Божьего мира – прекрасного и непостижимого в своих глубинах:

Целый мир от красоты,

От велика и до мала,

И напрасно ищешь ты

Отыскать её начало.

 

Собственная жизнь поэта была окутана множеством неразгаданныхтайн. За краткой, как шелестящий вздох, фамилией Фет –  загадочное сплетение целой цепи событий. На заре жизни поэта тайна его рождения и происхождения обернулась лишением дворянства. А далее – долгий путь к его восстановлению, когда Фету, говоря его же словами, уже светили «вечерние огни». И ещё загадка трагической гибели его возлюбленной Марии Лазич, и секрет неизменных чувств к ней: «Вы те же светлые, святые, молодые»– до конца жизни поэта. Даже в старости, обращаясь к любимой, Фет в ошеломляющей поэтической метафоре признаётся в свежести и силе этих переживаний, которые с годами только обостряются:

Та трава, что вдали на могиле твоей,

Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей…

 

Любовь, вспыхнувшая в молодые годы, стала постоянным источником вдохновения на протяжении всей последующей творческой жизни поэта. Возлюбленной он посвятил множество произведений, объединённых в стихотворные циклы. И всё это – настоящие шедевры, как, например, «Alter еgо» («Второе я»):

У любви есть слова, те слова не умрут.

Нас с тобой ожидает особенный суд;

Он сумеет нас сразу в толпе различить,

И мы вместе придём, нас нельзя разлучить!

 

Это почти пасхальное торжество любви, преодолевающей смерть! Такова поздняя фетовская лирика, которая не переставала изумлять читателей и критиков неувядающей свежестью, глубиной мысли и чувства, дивной поэтической образностью, музыкальностью. Так, поэт Я.П. Полонский – близкий друг Фета – писал о нём: «создать такой гимн неземной красоте, да ещё в старости!» Литературный критик и поэт Б.А. Садовский справедливо говорил о последних произведениях Фета: «стихи, написанные им в 1892 году, в благоуханности и свежести не уступают прежним: фетовский гений сохранил свой первозданный блеск до последнего вздоха».

Фет родился в усадьбе Новосёлки Мценского уезда Орловской губернии – имении знатного орловского помещика Афанасия Неофитовича Шеншина. Мальчика также назвали Афанасием, и до четырнадцати лет он носил фамилию Шеншин. Но в 1834 году духовная консистория установила, что официальный брак русского дворянина А.Н. Шеншина и немецкой подданной Шарлотты-Елизаветы Фёт был совершён уже после рождения маленького Афанасия. Он был лишён русской фамилии, потомственного дворянства, прав на наследство и имущество и даже права именоваться русским. С той поры ему надо было подписываться так: «К сему иностранец Афанасий Фёт руку приложил». И только в 1878 году ему удалось восстановить все утраченные права. Впоследствии он писал другу: «Тогда я был бедняком офицером, полковым адъютантом, а теперь, слава Богу, орловский, курский и воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Всё это приобрёл усиленным трудом, а не мошенничеством, и на этот счёт я покоен».

 На могиле поэта в селе Клеймёново Орловской области значится двойная фамилия Фет-Шеншин. В ней – раздвоившаяся судьба, двойственная жизнь: автор поэтических шедевров и помещик, рачительный владелец нескольких имений; бедняк и богач; безродный иностранец-разночинец и знатный русский дворянин; проникновенный лирик и уездный мировой судья; влюблённый, до конца дней своих сердцем преданный  погибшей девушке, и муж своей супруги в безлюбовном браке. И всё это – тоже Фет. «Практическое и духовное в нём было одинаково сильно», – замечала свояченица Л.Н. Толстого Т.А. Кузминская, хорошо знавшая Фета.Сам он признавался: «Жизнь моя –самый сложный роман».

Бытие во всей его непостижимой и неисчерпаемой сложности, едва уловимой в неясных предчувствиях, пророческих снах, полёте мечты, в стремлении прикоснуться к тому запредельному, чему нет и не может быть слова на земном человеческом языке: «Людские так грубы слова, Их даже нашёптывать стыдно!», – но что можно было бы выразить лишь  душой: «О, если б без слова Сказаться душой было можно!»–в центре художественного мира поэта:

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И тёмный бред души, и трав неясный запах…

 

Поэтическое мироощущение Фета, христианское в своих сущностных основах, тяготеет к миру горнему, высшему; ищет его отблески в мире земном, дольнем. Поэт стремится проникнуть в запредельные тайны бытия, уловить то неуловимое, о чём возвещал апостол Павел: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2: 9). В уповании на беспредельное милосердие Божие воистину ангельской песнью звучат эти фетовские строки:

Я понял те слёзы, я понял те муки,

Где слово немеет, где царствуют звуки,

Где слышишь не песню, а душу певца,

Где дух покидает ненужное тело,

Где внемлешь, что радость не знает предела,

Где веришь, что счастью не будет конца.

 

Современник Фета, христианнейший русский классик Ф.М. Достоевский (1821–1881) в вершинном своём романе «Братья Карамазовы» (1881)устами старца Зосимы проповедовал: «Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и  высшим». Именно такое ощущение старался передать в поэзии Фет, видя в этом свою основную творческую задачу:

Одним толчком согнать ладью живую

С наглаженных отливами песков,

Одной волной подняться в жизнь иную,

Учуять ветр с цветущих берегов <…>

 

Шепнуть о том, пред чем язык немеет,

Усилить бой бестрепетных сердец –

Вот чем певец лишь избранный владеет,

Вот в чём его и признак, и венец!

 

«Христианство является, бесспорно, высшим выражением человеческой нравственности, – размышлял Фет, – и основано на трёх главных деятелях: вере, надежде и любви. Первыми двумя оно обладает наравне с прочими религиями. Нет религии без веры и надежды; зато  любовь – исключительный дар христианства, и только ею Галилеянин победил весь мир». Божья любовь как связующее начало разлита во всем мироздании, во всей природе, и человек, устремляясь от земного к небесному, своей духовной сущностью постигает и молитвенно славит её:

Нельзя заботы мелочной

Хотя на миг не устыдиться,

Нельзя пред вечной красотой

Не петь, не славить, не молиться.

 

Таково для Фета предназначение поэта и поэзии. Его стихи живут, дышат, звучат, благоухают, переливаются оттенками красок, трепещут, словно взволнованное сердце. В дивной поэтической метафоричности исчезает грань между миром внешним и внутренним:

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдёт,

Раскрываются тихо листы,

И я слышу, как сердце цветёт.

      Фетовские стихи импрессионистичны. Главное для художника – не объект изображения и не сюжет, даже внутренний, а то впечатление, тот задушевный трепет, который они вызывают. Намного важнее в лирическом мире Фета оказывается сама атмосфера – воздушная,  прозрачная, тончайшая.

Таков, например, его зимний пейзажный цикл «Снега». Фет, по воле судьбы вынужденный долгие годы именовать себя «иностранцем», названием цикла принципиально подчеркнул свою русскость  (сравним у Пушкина: «Татьяна (русская душою, Сама не зная, почему) С её холодною красою Любила русскую зиму»). Ведь таких снежных зим, как в России, больше нигде не бывает:

Чудная картина,

Как ты мне родна:

Белая равнина,

Полная луна,

 

Свет небес высоких,

И блестящий снег,

И саней далёких

Одинокий бег.

 

Тем сильнее в зимнюю стужу ощущение тепла и уюта домашнего очага, жарко натопленного запертого домика, который снаружи осаждают морозы, метели и снежные бури:

Кот поёт, глаза прищуря,
Мальчик дремлет на ковре,
На дворе играет буря,
Ветер свищет на дворе. <…>

 

Мальчик встал. А кот глазами
Поводил и всё поёт;
В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.

 

Картина безмятежного счастья, безоблач­ного детства, до поры надёжно защищённого от жизненных вьюг, под мирное кошачье мурлыканье баюкает, согревает, словно горящие поленья в русской печке.

Зима прочно связана в народном сознании с Рождеством Христовым, со Святками, с их традициями и обрядами, с зимней фольклорной сказочностью: «Погадай мне, друг мой няня, Нынче святочная ночь». Уютной и одновременно загадочной святочной атмосферой дышат фетовские стихи:      

Помню я: старушка-няня
Мне в рождественской ночи
Про судьбу мою гадала
При мерцании свечи <…>

 

Няня добрая гадает,
Грустно голову склоня;
Свечка тихо нагорает,
Сердце бьётся у меня.

 

Фета называют поэтом мгновений. «Одним воздушным очертаньем»ему удаётся запечатлеть мгновенные мимолётные состояния, которые «крылатый слова звук Хватает на лету и закрепляет вдруг». Показательно в этом отношении грациозное стихотворение «Бабочка»:

Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем –
Лишь два крыла.

 

Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот –дышу.

 

Надолго ли, без цели, без усилья,
Дышать хочу?
Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья
И улечу.

 

Сиюсекундные, едва уловимые мгновения: «Вот-вот сейчас…» – характерны и для философской, и для любовной, и для пейзажной лирики Фета, рождённой его непревзойдённой «зоркостью к красоте». Таков, например, «Весенний дождь»:

Две капли брызнули в стекло,

От лип душистым мёдом тянет,

И что-то к саду подошло,

По свежим листьям барабанит.

 

Такие же переходные преображения многоликой природы – в стихотворении «Вечер»:

 На пригорке то сыро, то жарко,

Вздохи дня есть в дыханье ночном, –

Но зарница уж теплится ярко

Голубым и зелёным огнём.

 

В знаменитом стихотворении «Шёпот, робкое дыханье…» –столь же чудесные метаморфозы в сложных ассоциациях созвучий языка природы и невысказанных человеческих чувств:

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

 

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слёзы,

И заря, заря!..

 

Назывные, безглагольные конструкции этих стихов –«безна­чальный конец, бесконечное начало» (по отзыву критика Н.К. Михайловского) – создают особое звуковое впечатление: будто слышится биение пульса, стук взволнованного сердца.

Быстротечная череда постоянно сменяющих друг друга мгновений и состояний стихии природы, иррациональныеимпульсыдушевных движений, не поддающиеся описанию, но которые поэт всё же способен уловить и удержать на неизмеримо малый отрезок времени, парадоксально соотносятся в художественном мире Фета с вечностью и бесконечностью Вселенной:

И так прозрачна огней бесконечность,

И так доступна вся бездна эфира,

Что прямо смотрю я из времени в вечность

И пламя твоё узнаю, солнце мира.

Лирический герой стихотворения «Воздушный город», вглядываясь в причудливые очертания проплывающих облаков, рад был бы слиться с их движением, подняться на воздух в невесомом полёте вслед за манящей мечтой:

Вон там по заре растянулся
Причудливый хор облаков:
Всё будто бы кровли, да стены,
Да ряд золотых куполов. <…>

И весь этот город воздушный
Тихонько на север плывёт…
Там кто-то манит за собою –
Да крыльев лететь не даёт!..

 

Небосвод для Фета звучащий: «хор облаков». Также звучат у поэта звёзды, он слышит их «таинственный хор»: «И хор светил, живой и дружный, Кругом раскинувшись, дрожал». Неземные звуки сродни пению ангелов, славящих Бога, и эта трепетная небесная песнь роднится с чуткой человеческой душой, изливается потоком любви:

Я долго стоял неподвижно,
В далёкие звёзды вглядясь, –
Меж теми звездами и мною
Какая-то связь родилась.

Я думал… не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звёзды тихонько дрожали,
И звёзды люблю я с тех пор…

 

Та же живая космическая пульсация: «Звёзды южные дрожат»,  тот же «таинственный хор» –ангельский, звёздный и человеческий:  «И за Ангелами в вышних Славят Бога пастухи» – воплотились в чуде рождественской ночи, когда при сиянии путеводной Вифлеемской звезды в нераздельной гармонии слились земное и небесное, сиюминутное и вечное, человеческое и Божественное. Умиротворяющие мотивы света и тишины («Свете тихий» –в православной молитве) созвучны рождественскому благовествованию небесных Ангелов: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение» (Лк. 2: 14):

Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звёзды южные дрожат.
Очи Матери с улыбкой
В ясли тихие глядят. <…>

Ясли тихо светят взору,
Озарён Марии лик.
Звёздный хор к иному хору
Слухом трепетным приник.

И над Ним горит высоко
Та звезда далёких стран:
С ней несут цари востока
Злато, смирну и ливан.

Художественным озарением, Божественным откровением рождён также поэтический шедевр «На стоге сена ночью южной…»  Ощущая высшую ценность каждого мига  жизни в перспективе вечности и бесконечности мироздания, лирический герой осознаёт себя любимым Божьим творением на Земле:

Земля, как смутный сон немая,
Безвестно уносилась прочь,
И я, как первый житель рая,
Один в лицо увидел ночь.

 

Он испытывает захватывающее дух чувство полёта во вселенском пространстве. Однако космическая необъятность не пугает человека, который постигает, что он в руке Божьей, и ощущает неизменную поддержку высших сил –  «длани мощной». В головокружительном космизме лирический герой словно растворяется в вышине звёздного неба, в родственном единении со Вселенной:

Я ль нёсся к бездне полуночной,

Иль сонмы звёзд ко мне неслись?

Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.

 

И с замираньем и смятеньем
Я взором мерил глубину,
В которой с каждым я мгновеньем
Всё невозвратнее тону.

  

Лейтмотивы фетовской лирики – полёт, ощущение воздушности, невесомости, слияния человеческой души с необъятным космосом, обращённость к вечному и бесконечному:

Когда вослед весенних бурь
Над зацветающей землёй
Нежней небесная лазурь
И облаков воздушен рой,

Как той порой отрадно мне
Свергать земли томящий прах,
Тонуть в небесной глубине
И погасать в её огнях!

 

С «лирической дерзостью», свойственной его поэзии, Фет устремляется к Творцу, обретая в собственной душе пламя безмерной Божественной любви,  не ограниченной пространством и временем:  

Нет, Ты могуч и мне непостижим

Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,

Ношу в груди, как оный серафим,

Огонь сильней и ярче всей Вселенной.

 

Меж тем как я, добыча суеты,

Игралище её непостоянства,

Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,

Ни времени не знает, ни пространства.